Переписка с Н. Ф. фон Мекк (1877 год)
12. Чайковский - Мекк
Clarens,
Дорогой друг мой!
18/30 января 1879 г.
Вчера перед самым отъездом в Женеву получил письмо Ваше. Как мне благодарить Вас за вечные заботы обо мне? Я несказанно радуюсь нотам, посылаемым Вами мне, ибо они попали как раз в то время, когда мне захотелось, чтобы отвлечься от собственной музыки, поиграть что-нибудь интересное и новое. Одно только досадно, что нет никого, с кем бы можно было поиграть в четыре руки. Придется читать глазами симфонию Гольдмарка и увертюру Свендсена. Как я завидовал Вам, читая про Ваши музыкальные впечатления от квартета Беккера и оркестра Рихтера. Последний есть именно тот, который два года назад исполнял мою увертюру “Ромео и Юлия” и был за эту смелость наказан, ибо увертюра была дружно ошикана. В прошлом году этот же Рихтер хотел играть мою третью симфонию и на репетиции пробовал ее, но члены филармонического общества протестовали. Почему? Не знаю. Как бы то ни было, но в душе моей я питаю невыразимую благодарность к граждански мужественному капельмейстеру, пытавшемуся бороться с предубеждением Европы против всего идущего из ненавистной России.
Поездка моя в Женеву не доставила мне ни малейшего удовольствия. Концерт, на котором я присутствовал, мало интересный по программе (симфония Шпора, танцы из оперы Спонтинии “Эврианта”), произвел на меня, по исполнению и по всей обстановке, впечатление чего-то очень комического. Особенно смешон был капельмейстер, приходивший в такой азарт, что местами с телом его делались какие-то конвульсии. Самый оркестр очень плох. Вообще, насколько я люблю берег Женевского озера, начиная от Веве и кончая Вильневом, настолько мало мне симпатична хорошенькая, но наводящая уныние Женева. В отеле, где я остановился, со мной поступили по-разбойнически, т. е. с горя, что в этот сезон у них мало постояльцев, они набросились на меня с усердием, достойным лучшей цели. Цены непомерные. Я вернулся сюда с новым наплывом любви и привязанности к вилле Ришелье, где мне так хорошо и где между тем так дешево. Я не могу достаточно нахвалиться деликатностью, добросовестностью моей милой хозяйки.
По поводу нашей сюиты я должен у Вас просить прощение, добрый друг! Но клянусь Вам, что я ее окончу и приведу в полный порядок не позже этой весны. Теперь же, ради бога, позвольте мне продолжать оперу. Мне в высшей степени было бы трудно оторваться от нее. Я слишком разбежался, так сказать, и остановить этот бег было бы даже нехорошо для оперы. Я хотел бы не отрываться от нее, пока не напишу двух капитальных и труднейших любовных сцен (первые картины. третьего и четвертого действий), но как только я с ними справлюсь, то тотчас же примусь за сюиту. Ради бога, простите меня, дорогая моя, за то, что я решаюсь немножко отложить ее.
В Женеве мне попалась в руки статья “Нового времени”, где опять нападают на Н. Г. Рубинштейна. Юргенсон пишет мне, что он до крайности раздражен. Я решился со своей стороны сделать что-нибудь для него и с этой целью написал сейчас письмо к Стасову (музыкальному сотруднику), прося его разъяснить редактору Суворину что нельзя с таким упорством и такой злобой преследовать человека, во всяком случае оказавшего показывающего большие услуги русскому искусству.
До свиданья, милый друг мой. Познакомившись с присланными Вамп нотами, я выскажу Вам об них свое мнение.
Тысячу раз благодарю Вас.
П. Чайковский.