Переписка с Н. Ф. фон Мекк (1877 год)
52. Чайковский - Мекк
1879 г. марта 24. Петербург.
Суббота, вечером.
Хочу Вам рассказать, милый друг, про сцену, которую неожиданно разыграла сегодня утром известная особа. Едва ушел Ваш посланный, как позвонила и спросила меня какая-то дама. Так как дама эта, по объяснению швейцара, еще вчера приходила несколько раз и бродила около подъезда в ожидании меня, то я предчувствовал, что это может быть не кто иной, как известная особа. Поэтому, войдя в кабинет брата, где она меня ожидала, я некоторым образом был приготовлен к этому свиданию и даже был уверен, что все произойдет так, как произошло. Едва я показался, как она бросилась ко мне на шею и тотчас безостановочно начала говорить, что она во всем свете только меня любит, что она без меня жить не может, что она согласна на какие угодно условия, лишь бы я жил с ней, и т. д. Ну, словом, она, вероятно, хотела растрогать меня и посредством излияний нежности добиться того, чего не могла добиться своим отказом от развода. Невозможно рассказать обстоятельно всю последовательность целого ряда сцен, которыми она промучила меня в течение, по крайней мере, двух часов. Брат Анатолий, который из другой комнаты слушал наш разговор, говорит, что я держал себя с тактом. Я старался как можно хладнокровнее объяснить ей, что как бы я ни был виноват перед ней и как бы ни желал ей всякого благополучия, но ни в каком случае и никогда не соглашусь на сожительство. Признаюсь, что мне стоило невероятного усилия над собой, чтоб не высказать ей чувства отвращения, которое она мне внушает. Разумеется, при этом, как всегда, она внезапно отвлекалась в сторону и начинала то распространяться о коварстве моих родных, имевших на меня в этом деле пагубное влияние, то говорить о музыке к “Онегину”, которую она находит превосходной. Потом опять слезы, уверения в любви и т. д. Я решительно не знал, как прекратить эту несносную сцену, и, наконец, видя, что, несмотря на твердое высказыванье моего решительного нежелания жить с ней, она все-таки старается тронуть меня своими нежностями, я попросил ее прекратить объяснение и обдумать все, что я ей сказал, в течение нескольких дней, после которых она получит от меня или письмо или личное свидание в Москве. При этом я вручил ей экстраординарную сумму в сто рублей на обратную поездку в Москву. Тут она внезапно сделалась весела, как ребенок, рассказала несколько случаев о мужчинах, которые в течение этой зимы были влюблены в нее, пожелала видеться с братьями, которые явились и которых она осыпала нежностями и уверениями в любви, несмотря на то, что за полчаса перед тем называла их своими врагами. При этом она имела такой вид, как будто мы все счастливы лицезрением ее. Наконец она ушла и, прощаясь, спросила меня, где мы с ней увидимся сегодня и завтра, как будто предполагая, что свидания с нею для меня очень желательны. Я должен был сказать ей, что здесь видеться с ней не могу, и просил уехать сегодня же в Москву, что она и обещала мне.
Сцена эта потрясла меня довольно сильно. Она доказывает мне, что только за границей и в деревне я обеспечен от приставаний известной особы. Что касается развода, то об этом и думать нечего. По-видимому, ничто в мире не может искоренить из нее заблуждения, что в сущности я влюблен в нее и что рано или поздно я должен с ней сойтись. Она и слышать не хочет о разводе, а про того господина, который зимой приезжал к брату от ее имени предлагать мне развод, выражается, что это подлый интриган, который в нее влюблен и действовал помимо ее желания.
Модест выражается про нее, что она не человек, а что-то совсем особенное. И в самом деле, никакие общечеловеческие соображения не прилагаются к этому жалкому и в то же время невообразимо отталкивающему субъекту.
Душевно благодарю Вас, дорогой друг, и за пакет и за книги.
Я ужасно радуюсь тому, что погода благоприятствует Вашему пребыванию в Петербурге.
Потрудитесь передать Пахульскому, что если он бы пожелал навестить меня, то я буду очень рад. Я буду дома в понедельник я вторник утром от одиннадцати до двенадцати. Что будет за счастье, когда я попаду, наконец, в деревню!
Ваш П. Чайковский.