Переписка с Н. Ф. фон Мекк

299. Чайковский - Мекк

Каменка,

1880 г. октября 14-16. Каменка.

14 октября 1880 г.

Сестре, слава богу, гораздо лучше. Все ожили и сделались веселее. Но у меня на душе все-таки кошки скребут. Завтра или послезавтра уезжает Алексей, и мне разлука с ним не легко дастся. Трудно лишиться (может быть, надолго) человека, с которым связывает десятилетнее сожительство. Мне и себя жаль, а главное, его жалко. Ему придется перестрадать очень много, пока не свыкнется с новым положением. Чтобы заглушить свое грустное чувство, я усиленно работаю. Струнная серенада готова или почти готова. Переложу ее для фортепиано в четыре руки и потом примусь за увертюру.

Получил сегодня дорогое письмо Ваше со вложением портрета du trio de M-me de Meсk. Влад[ислав] Альберт[ович] не удался, зато Данильченко очень похож. У Бюсси есть в лице и в руках какое-то неопределенное сходство с Ант[оном] Рубинштейном в молодости. Дай бог, чтоб и судьба его была такая же счастливая, как у “царя пианистов”. Вы спрашиваете, дорогой друг, можете ли отдать аранжировки Бюсси любому издателю? Должен ответить Вам отрицательно. Я отдал на весь балет право издательской собственности Юргенсону, и только он один имеет законное право печатать всякие аранжировки. Правда, что за неимением между Россией и западными государствами литературно-музыкальной конвенции ничто не мешает печатать за границей вещи, принадлежащие русским издателям, точно так же, как Юргенсон не церемонился печатать Мендельсона, Шумана и Шопена, на которых никаких драв не имеет. Но тогда аранжировка Бюсси не может быть продаваема в пределах России, и если Юргенсон не может мешать распространению их за границей, то он имеет законное право преследовать продажу всяких перепечаток его собственности в своем отечестве. Так, например, все мои сочинения (фортепианные и романсы, а также квартеты) перепечатаны в Лейпциге, и их можно в Германии достать без затруднения, но Юргенсон строго следит за тем, чтобы они не переходили через русскую границу, л может подвергнуть судебному преследованию лиц, продающих заграничные перепечатки. Итак, милый друг, законного права отдавать аранжировку юргенсоновской собственности другим издателям за границей я не имею и, следовательно, не могу Вам передать его, но, как объяснено выше, возможно нарушение его права вследствие отсутствия конвенции, и потому ни один заграничный издатель за известное вознаграждение не откажется напечатать Ваш заказ. Я, с своей стороны, попросил бы Вас, в случае если Вы захотите, чтобы аранжировки Бюсси были напечатаны, отдать их Юргенсону, который примет их с радостью и с величайшей готовностью.

Как я рад, что моя опера понравилась Вам! Мне в высшей степени приятно, что Вы не заметили в ней никаких “руссизмов”, а я боялся этого и очень старался быть в этой опере как можно более объективным.

До крайности радуюсь также всему, что Вы говорите о моих племянницах. Спешу сказать Вам в ответ на вопрос, кокетка ли Вера. Нет, нет, нет! Этим грешком немножко страдает старшая, Таня, т. е., по крайней мере, в том смысле, что очень ценит свою красивую наружность, всячески заботится о ней и дорожит внешним впечатлением, производимым ей. Этот недостаток однако ж в ней оттого не опасен и непротивен, что она сама его отлично сознает, и он наверное никогда не обратится у нее в болезненную слабость. Но что касается Веры, то это олицетворение простоты, скромности и самой милой застенчивости. Касательно цвета их волос и глаз, то у обеих глаза голубые, а по волосам они блондинки, однакож не самого светлого оттенка. Я же имею волоса почти совсем седые (я начал седеть очень рано) и глаза серые. Цвет лица у обеих племянниц бледный, при малейшем возбуждении обращающийся в яркий румянец на щеках, как это вообще бывает с девушками, страдающими малокровием.

Я просил Юргенсона не пускать в продажу мою оперу до представления ее на театре. Я сделал это, дабы предотвратить всякие суждения о ней в печати как хвалебные, так и бранные. Кто еще знает, какова она будет на сцене? Преждевременные похвалы, в случае несценичности, могут содействовать разочарованию, а несправедливая брань-породить предубеждение. И то и другое невыгодно для меня. За границей же прошу Вас, милый друг, распоряжаться ею совершенно свободно, и мне будет чрезвычайно приятно, если Ваш французик будет иметь “Орлеанскую деву”.

Погода у нас улучшается.

16 октября.

Алексей мой сейчас уехал. Мне очень грустно! Воспитанник Модеста, Коля, вот уж несколько дней постоянно нездоров. У него то, что было в прошлом году в начале зимы и что было причиной отправления его-за границу, т. е. ежедневные головные боли, слабость, отсутствие аппетита. Как это ни грустно, но зато для меня теперь ясно, что этот мальчик решительно не может переносить отсутствия солнца и что ему нужно будет провести зиму в Италии. Если скупость господина Конради не превозможет его отцовских чувств, то я начинаю надеяться, что Модест с Колей проведут зиму в Неаполе. Это было бы отлично и для здоровья Коли и для Модеста, который любит Рим больше всего на свете, и, наконец, для меня, ибо в этом случае и я бы поселился на зиму в Риме и только на несколько дней съездил бы в январе ради оперы в Петербург.

А покамест я остаюсь все при прежнем решении, т. е., побывавши в начале ноября в Москве, поеду за границу по направлению к Флоренции. Будьте так добры, милый и дорогой мой друг, напишите мне, сколько времени Вы еще остаетесь во Флоренции-до половины декабря или дольше? Мне нужно это знать для моих путевых планов, ибо мне хочется проехать во Флоренцию каким-нибудь окольным путем, а между тем боюсь не застать Вас там.

Вчера Модест окончил вполне свою комедию или, лучше, драму и вечером читал ее нам. Впечатление на всех она произвела очень сильное. Эта вещь, наверное, заставит говорить про себя.

Будьте здоровы, дорогой, добрый друг! Дай бог Вам всякого благополучия.

Беспредельно Вас любящий

П. Чайковский.

дальше >>