Переписка с Н. Ф. фон Мекк
423. Мекк - Чайковскому
Москва,
21 апреля 1888 г.
Милый, несравненный друг мой! На днях я получила Ваше дорогое письмо, адресованное сюда, а раньше получила и то, которое было послано еще в Belair, и хочу написать Вам несколько слов, хотя сомневаюсь, чтобы мое письмо нашло Вас в Фроловском, а, вероятно, судя по Вашему письму, Вы будете в Петербурге. Очень и очень благодарю Вас, милый и дорогой мой друг, за Ваше внимание к моим интересам, В нынешнем году, благодаря богу, мы имели опять успех в рязанских выборах, но именно только с божьею помощью, потому что мы имеем против себя людей, которые не останавливаются ни перед какими средствами, пускают в ход сплетни, выдумки, клеветы, подкуп, обман, воровство. Вообразите, что они нанимали чужие акции и платили по шесть рублей за акцию, чтобы иметь голоса, так что, говорят, они издержали 112000 (сто двенадцать тысяч [Пишу прописью для того, чтобы Вы не подумали, милый друг мой, что я ошиблась в нулях. (Примечание фон-Мекк.)]) на нынешнее собрание и выставили больше полутора тысяч голосов наемными акциями. Но что возмутительно, это то, что все эти расходы делаются на счет этого несчастного Сергея Дервиза и что его тот господин, который устраивается на его счет доводит до разорения; это гадко и подло!
Я по обыкновению, плачу дань возвращению в Россию: совсем больна, простуда страшная, болит горло, голова, мучит кашель, совсем потеряла голос, так что говорила шепотом, что весьма неудобно при том условии, что я должна говорить целый день без умолку. Но что всего ужаснее для меня, это то, что я не пользуюсь воздухом, тогда как за границею я привыкла целые дни быть на воздухе; бедная наша Россия, какая она суровая и жесткая! А по части Кавказа, дорогой друг мой, я до бесконечности благодарна Вам за Ваше желание показать мне его, и меня самое ужасно тянет туда, но ведь там, так же как и в Крыму, бывают эпидемические лихорадки. Вспомните, дорогой мой, в прошлом году они так свирепствовали, что на железной дороге некому было сторожить пути: вся железнодорожная прислуга была больна лихорадками. К тому же, я сомневаюсь, чтобы можно было достать хорошее, удобное помещение. А очень жаль, по природе - чудный край!
Не пишу больше, потому что голова болит, и к тому же меня парализует мысль, что письмо это не дойдет до Вас. До свидания, мой милый, драгоценный друг. Будьте здоровы и покойны. Всею душою безгранично Вас любящая
Н. ф.-Мекк.
Р. S. Вы пишете, милый друг мой, что ничего не делаете, а мне говорили, что Вы сочиняете теперь балет “Ундина” для Петипа, - правда ли это? Когда Вы были в Лондоне, и сын мой Володя был там; и он разыскивал Вас, хотел пригласить Вас к себе на обед, на котором у него было несколько друзей и наш русский посланник, но он не мог Вас найти. Он обращался за Вашим адресом туда, где исполнялись Ваши концерты, но там отвечали, что Вы живете на частной квартире и что она им неизвестна. Володя очень жалел, что не мог найти Вас.
Чуть было не забыла ответить Вам, дорогой мой, на Ваш вопрос по поводу того, что Вам советуют издать описание Вашего путешествия. О да, милый друг мой, конечно, это было бы очень интересным и дорогим произведением для истории музыки и для литературы вообще; поэтому я буду ужасно рада, если Вы возьметесь за этот труд. Я давно очень жалею, что Вы больше ничего не пишете литературного. Вы так хорошо писали; я никогда не забуду одной Вашей статьи, в которой Вы отвечали на отзыв одной барышни или барыни о Вашей музыке. Что это была за прелесть! Пишите, дорогой мой, пожалуйста пишите.