Чайковский. По поводу «Сербской фантазии» г. Римского-Корсакова
Эта симфония, написанная в форме обыкновенных немецких симфоний, была первым опытом молодого, еще с технической стороны неумелого, дарования. Первая и последняя ее части, не блистающие ни новизною мелодического изобретения, ни красотой полифонической разработки тем, доведенной до столь поразительного совершенства в великой германской школе музыки, ни законченностью формы, ни блеском инструментовки,— были слабейшими частями этой первой попытки на поприще симфонической музыки. Но в адажио и скерцо сказался сильный талант. В особенности адажио, построенное на народной песне про татарский полон, оригинальностью ритма (в семь четвертей), прелестью инструментовки, впрочем не изысканной, не бьющей на эффект, новизною формы и более всего свежестью чисто русских поворотов гармонии изумило всех и сразу явило в г. Римском-Корсакове замечательный симфонический талант.
После своей симфонии, г. Римский-Корсаков написал еще несколько романсов, увертюру на русские народные песни, «Сербскую фантазию» и в новейшее время симфоническую поэму на программу русской былины «Садко» 6, происхождению которой посвящена напечатанная в последнем нумере «Вестника Европы» статья известного археолога и биографа М. И. Глинки, В. В. Стасова. Из всех поименованных произведений г. Римского-Корсакова, нам, к сожалению, удалось слышать только «Сербскую фантазию», ту самую, по поводу которой пишется настоящая заметка.
Не знаем, насколько г. Римский-Корсаков имел право назвать эту фантазию сербской. Если мотивы, на которых она построена, действительно сербские, то весьма интересно знать, почему эти мелодии носят на себе столь явные признаки влияния музыки восточных народностей на народное творчество сербов 7. Но предоставим разрешение этого вопроса ориенталистам и славянистам и взглянем на «Сербскую фантазию» с чисто музыкальной стороны.
Она начинается с построенного на прелестной первой теме вступления. Тема эта, полная какой-то восточной неги и весьма эффектная по своей хроматической угловатости, играется попеременно различными группами оркестра, каждый раз с новым освещением ее посредством гармонии и инструментовки; но припев мелодии, в противоположность ее началу, при беспрестанном повторении, с каким-то болезненным упорством держится одной и той же гармонии. Трудно передать словами обаятельное впечатление, производимое этими гармоническими контрастами, этою игривою борьбой различных музыкальных факторов, разрешаемою наконец одним коротким, но оглушительным аккордом целого оркестра. После довольно длинной отдохновительной паузы, появляется пылкая, огненная плясовая тема, сперва в одних струнных инструментах, а потом сопровождаемая отрывистыми ударами труб и тромбонов. Пределы небольшой газетной статейки не дозволяют нам проследить такт за тактом всю прелестную пиесу г. Римского-Корсакова. Скажем только, что обе темы, беспрестанно сменяя друг друга, наконец как бы сливаются вместе и, после самых разнообразных модуляционных поворотов, с стремительной торжественностью, возвращаются в главный тон.
Можно смело сказать, что во всех отношениях наш молодой композитор, в течение двух лет, протекших между появлением его симфонии и исполнением в Москве «Сербской фантазии», значительно подвинулся вперед. Но мы не хотим утверждать, чтобы на пути своем г. Римский-Корсаков шел уже твердой поступью вполне созревшего таланта. Стиль его еще не определился; влияние Глинки, Даргомыжского и подражательность приемам г. Балакирева сказываются на каждом шагу.
Вспомним, что г. Римский-Корсаков еще юноша, что пред ним целая будущность, и нет сомнения, что этому замечательно даровитому человеку суждено сделаться одним из лучших украшений нашего искусства 8.