А. В. Панаева-Карцова. Воспоминания о П. И. Чайковском
На следующий день мне докладывают: «Господин Чайковский желают видеть барышню». В полном убеждении, что это Анатолий или Модест Ильич, я равнодушно вышла в гостиную. Каково же было мое изумление, когда я увидела перед собой самого Петра Ильича «соло солетто». Он развязно подошел к ручке, и у нас пошла оживленная беседа. Он начал с того, что поблагодарил за столь приятно проведенный вечер накануне. Я видела перед собой совершенно другого человека — веселого, оживленного, вполне светского, даже элегантного. Преодолев робость, он оказался очаровательным, вполне отвечающим тому образу, который я себе создала о нем в моем юном воображении.
С тех пор наши добрые дружеские отношения стали крепнуть и завершились тем обстоятельством, что я вышла впоследствии замуж за его племянника. Постепенно Петр Ильич заметно входил в норму. Со мной он больше не стеснялся и был всегда милый, естественный, просто обворожительно симпатичный, оригинальный своей чрезмерной деликатностью. Например, позвал он меня как-то к себе обедать и на мое согласие вдруг всполошился и начал укорять себя, что позвал меня: мне, может быть, неудобно, может быть, я совсем не хочу к нему приехать... Он так занервничал, что я сказала: «Ну хорошо, я не приеду». Это его еще больше расстроило, и кончилось тем, что мне пришлось взять решение на себя и я твердо объявила: «Я приеду непременно, и дело с концом». Тогда только он успокоился, что он не сделал мне «неприятности», позвав меня к себе. Эта черта, впрочем, проявлялась и в Анатолии, и в Модесте Ильиче. Однако болезненная застенчивость не совсем покидала композитора и в некоторых случаях вновь овладевала им.Василий Николаевич Исаков, молодой человек, обладавший хорошим тенором, большой поклонник Чайковского, надумал устроить концерт исключительно из произведений тогда уже всеобщего любимого композитора в зале Петропавловского училища7. Василий Николаевич просил меня участвовать. Оркестр исполнил сюиту (Петр Ильич написал свою сюиту за границей, и когда ее должны были впервые исполнить в симфоническом концерте, он еще оттуда не возвращался. Напарник мне рассказывал, что за два дня до концерта он получил письменную просьбу от композитора выпустить «Марш миниатюр», который, по его мнению, не мог иметь успеха. Эдуард Францевич не внял этой просьбе, исполнил «Марш», который он во время концерта повторил по требованию публики, и сослался на то, что письмо Петра Ильича он получил с запозданием, а потому не мог исполнить его просьбы.) и «Итальянское каприччио», исполнялся и Первый квартет, ария Ленского, письмо Татьяны и романсы. Во время концерта пронесся слух, что Чайковский, который чуть ли не в тот самый день вернулся из-за границы, присутствует на вечере, скромно спрятавшись на хорах. После письма Татьяны публика горячо аплодировала, вызывая автора. Жена Александра III, сидевшая в первом ряду с великим князем Константином Константиновичем, также аплодировала, и когда ей сосед что-то сказал на ухо, она повернулась назад, к хорам, и стала аплодировать, глядя наверх. С большим трудом удалось уговорить Петра Ильича выйти на вызовы. Наконец он показался на эстраде в таком же растрепанном виде, в каком я его видела в первый раз. Он схватил меня за руку и усиленно раскланивался мне, покраснев до корней волос, видимо страдая от всего этого шума. Я его повернула к публике, императрица добродушно улыбалась, демонстративно протягивая хлопающие руки к композитору. В артистической он чуть не плакал, что ему пришлось предстать перед публикой в дорожном поношенном костюме, и ворчал на того нескромного человека, который выдал его присутствие.
Вызовам и овациям не было конца после каждого номера, а когда после концерта в зале его окружила толпа знакомых и незнакомых почитателей, он уже совсем растерялся. Марья Николаевна Васильчикова, сестра устроителя концерта, видевшая композитора в первый раз, пригласила его к ужину, он отказывался, отвечая ей на «ты»,— по-видимому, приняв ее за кого-то другого: «Я к тебе в другой раз приеду, сегодня я должен ехать к какой-то Васильчиковой, так неприятно». Потом, сообразив свою ошибку, он так смутился, что не поехал на ужин, к нашему общему огорчению. Марья Николаевна, однако, не теряла надежды видеть его у себя и просила меня устроить ей праздник и привезти Петра Ильича к ней на интимный обед. Я с ним сговорилась, при этом он просил меня быть на месте заранее, до его прихода, и за обедом сидеть рядом с ним: «Я их никого не знаю и непременно растеряюсь». Я исполнила его просьбу и приехала заблаговременно. Обед был назначен в семь часов, но ни к семи, ни к семи с половиной Чайковский не явился. Ждали его до без четверти восемь и, огорченные его отсутствием, решили сесть за стол, дуясь слегка на меня, как будто обвиняя меня в постигшем всех разочаровании. Только успели отойти от закусочного стола, как в комнату быстро вошел Петр Ильич, растерянный, красный, потный, с галстуком на боку, пыльной обувью (дело происходило ранней весной, при чудной погоде); он бормотал какие-то извинения и виновато поглядывал на меня.
— Отчего вы так опоздали? — спросила я, когда все уселись по местам.
— Я не решался войти. В первый раз я здесь был в шесть с половиной; на мой вопрос, здесь ли вы, мне сказали, что вас еще нет. Я пошел гулять по набережной (Васильчиковы жили на Дворцовой набережной, 12.). Когда я вернулся, вы были уже тут, но на меня напал какой-то страх, и я опять пошел гулять. Прошел по набережной еще два раза и, наконец, взял себя в руки и вошел... Простите, не сердитесь,— кончил он таким милым, виноватым видом и тоном, что не только сердиться на него нельзя было, но, наоборот, хотелось его приласкать и утешить.