В. Э. Направник. Мои воспоминания о Чайковском
Петр Ильич принимал участие во всех наших развлечениях, как наш ровесник. Он не подлаживался под нас, он так же искренне веселился, как мы, вот почему и нам с ним было просто и приятно. Тогда мне это казалось естественным, теперь при воспоминании о том времени меня поражает, до чего он был молод душой. Он и маленьких детей нежно любил, ласкал их, возился с ними. Часто по просьбе ребенка или подростка садился за рояль и играл какую-нибудь польку или вальс. Несколько раз при мне он играл танцы по просьбе взрослых. Своих чудных вальсов он не играл, а исполнял какой-нибудь старинный, простой, «не шикарный» вальс. Надо сознаться, тапером он был довольно слабым. Как-то раз у нас задумали танцевать. За недостатком танцующих я не мог, как обычно, сесть за рояль. Мы просили Петра Ильича сыграть кадриль. Он согласился, но, бедный, скоро утомился. Заметив это, я посреди кадрили сменил его, к большому его удовольствию.
Он принимал участие в наших шарадах и играх и сам как ребенок радовался, когда ему удавалось подшутить над кем-нибудь, поставить кого-нибудь в тупик, показывая карточный фокус или отгадывая чужие мысли. Последнее было известно у нас под названием «черной магии» и состояло в том, что кто- нибудь из гостей (понятно, не посвященных в тайну этого фокуса) говорил на ухо одному из нас — обыкновенно Петру Ильичу — загаданное слово. И вот Петр Ильич начинает произносить всякие, для постороннего не имеющие никакого смысла, слова, и из начальных букв этих слов мы отгадывали задуманное слово. Секрет фокуса очень простой, но никто, как это всегда бывает, не мог догадаться. И Петр Ильич был в восторге, видя, как человек бьется над разгадкой. Помню, как мы однажды довели до белого каления С. И. Танеева, который так и не додумался до решения.
Однажды, придя к Петру Ильичу, я застал его и его племянника Боба Давыдова за писанием массы писем, адресованных Анне Петровне Мерклинг, которую Петр Ильич очень любил, но хотел над ней подшутить. Письма писались самого разнообразного содержания, начиная со смешных и кончая трагическими: в одном, например, он сам писал про себя, что Петр Ильич Чайковский застрелился. Меня тоже засадили писать. Написали пятнадцать — двадцать писем, и Петр Ильич сам опустил их в почтовый ящик. Он ожидал страшного эффекта и предвкушал удовольствие хорошенько посмеяться. На следующий день Петр Ильич у нас обедал с А. П. Мерклинг и думал, что как только она его увидит, так моментально с ужасом будет рассказывать о письмах, которые получила утром. Но вместо этого наша жертва упорно молчала и только хитро поглядывала на нас. Петр Ильич долго ждал, перемигивался со мной, наконец не вытерпел, спросил что-то про письма и тем себя выдал. Оказалось, что Анна Петровна сразу поняла, кто затеял все это, и нарочно молчала, чтобы подразнить Петра Ильича.
Но насколько Петр Ильич был способен забавляться в обществе близких ему людей, настолько же тяготился всякими официальными приемами. Он был от природы болезненно застенчив и от этого жестоко страдал. Не выносил никаких светских условностей и терпеть не мог всяких обедов и приемов, устраивавшихся в его честь. Зато в компании близких ему людей он чувствовал себя превосходно, без конца шутил.
Часто по вечерам после обеда дома или у близких людей ходили в театры — в русскую драму, в балет, во французскую комедию. В Александринском театре, во время антрактов, Петр Ильич ходил за кулисы повидаться с артистами, которых особенно любил,— с Савиной, Давыдовым, Варламовым. Гоголь был его любимым писателем, «Мертвые души» он знал чуть ли не наизусть, цитировал оттуда целые страницы, и когда инсценировку «Мертвых душ» поставили в Александринском театре, он раза три был на этом представлении, приходя каждый раз все в больший восторг1.
Когда я стал студентом, то меня с другими он брал после спектакля ужинать в известный в то время всем музыкантам недорогой ресторан Лейнера; иногда Петр Ильич приглашал вместе с нами и своих музыкальных друзей. Припоминаю частые вечера с участием музыкального критика Лароша, Аренского, Лядова, Глазунова, Зилоти, Ипполитова-Иванова, приезжавшего из Москвы Кашкина и других2.