Ю. М. Юрьев. Мои встречи с П. И. Чайковским
Когда я мысленно воскрешаю перед собой далекие дни моей юности, я с каким-то особенно светлым чувством вспоминаю свое знакомство с Петром Ильичом Чайковским.
Мне довелось только несколько раз встретиться с великим композитором. Но эти встречи, немногочисленные и мимолетные, оставили все же глубокий след в моей памяти.
Впервые я увидел Петра Ильича в московском Большом театре в ноябре 1891 года, на генеральной репетиции «Пиковой дамы»1. Мне сразу запомнился его характерный облик, проникнутый пленительным душевным изяществом и благородством; его голос — приятный низкий басок (Петр Ильич переговаривался о чем-то с дирижером оркестра Альтани). Вспоминается, почему-то, любопытная деталь — необычайно большие коробки конфет, приготовленные в подарок детям, воспитанникам театрального училища, по ходу действия участвовавшим в опере.
Познакомиться лично с композитором мне пришлось только в последний год его жизни.
Незадолго до того я кончил курс театрального училища в Москве и был принят на сцену петербургского Александрийского театра.
Одной из первых пьес, в которой мне предстояло выступить, была пьеса «Предрассудки», принадлежавшая перу Модеста Чайковского, брата композитора, впоследствии его биографа. При распределении ролей режиссура театра не могла решить, какую роль поручить мне: шел выбор между двумя персонажами— передовым студентом и аристократом, высмеиваемым в пьесе2. Чтобы прийти к окончательному решению, мне было рекомендовано посоветоваться непосредственно с автором, попросив его прослушать в моем исполнении отрывки из пьесы.
Так я и сделал. В назначенный день я был на квартире Модеста Ильича, на углу Малой Морской и Гороховой — квартире, в которой тогда жил и Петр Ильич и которой суждено было стать последним жилищем композитора.
Любезно принятый Модестом Ильичом, я объяснил ему причину своего прихода и, по его предложению, начал читать.
Только я кончил, как дверь отворилась и на пороге комнаты показалась так хорошо знакомая мне фигура Петра Ильича в сопровождении юноши в военной форме. Этот юноша был Владимир Львович Давыдов, Боб, как его звали, любимый племянник П. И. Чайковского. Мы познакомились3.
— А мы с дядей Петей подслушивали вас,— лукаво заявил Владимир Львович. — Дядя стоял на коленках и смотрел в замочную скважину...
Я был в совершенном изумлении от этого непринужденного ребячества почтенного композитора.
Завязалась беседа. Петр Ильич расспрашивал меня о моей работе в театре, о моих первых петербургских впечатлениях.
— Посмотрите, какой у нас прекрасный вид,— с этими словами он взял меня за руку и повел на балкон. Перед нами в лучах заката вырисовывался величественный фронтон Исаакиевского собора.
Оба брата стали упрашивать меня остаться на обед. По застенчивости я упорно отказывался. Однако неотразимое радушие хозяев победило, и я вынужден был согласиться.
В столовой я познакомился с несколькими новыми для меня людьми. Это были два молодых человека, братья Литке [Александр Николаевич и Константин Николаевич], племянники Петра Ильича, известный в то время пианист Сапельников, его брат — скрипач, близкий друг Петра Ильича музыкальный критик Ларош, очаровавший меня своей живостью и остроумием.
Зашел разговор о приглашении Петра Ильича за границу для дирижирования концертом из своих произведений и его нежелании ехать. «Я согласен с тобой — ты дирижер неважный,— говорил полушутя Ларош. — Но ты ведь знаешь,— продолжал он уже серьезно,— как это важно для нашего дела, для пропаганды русской музыки. И ты обязан ехать, ты не имеешь права отказываться».