Жизнь Чайковского. Часть II (1852 — 1860)

I

Пребывание Петра Ильича в Училище правоведения имеет характер эпизода, только косвенно оказавшего влияние на главное направление его жизни. Как сказано, его школьные годы не только совпадают с полным застоем развития музыкального дарования, но в период 1852 — 1859 года и во всех других отношениях рост композитора как бы приостанавливается. Перед нами крепнет и просвещается отнюдь не будущий художник, а симпатичный, но плохой чиновник, от которого к середине шестидесятых годов не остается почти никакого воспоминания.

Соответственно со значением этой эпохи и биографический материал ее необыкновенно скуден и основан на смутных воспоминаниях родных и товарищей. Смутных потому, что никому из окружавших Чайковского в это время и в голову не приходило придавать значение «делам и поступкам» этого милого, может быть, и незаурядного юноши, — но, во всяком случае, вполне заурядного «правоведа».

Цель основания Училища правоведения, по мысли принца Петра Георгиевича Ольденбургского, заключалась в том, чтобы дать России юристов из высших классов общества, привлечь дворянство к деятельности, которая считалась загрязненной разночинством и подьячеством. Соответственно с этим новое заведение было доступно лицам исключительно привилегированного сословия, а по специальности (как это явствует из самого названия его) готовило исключительно деятелей правосудия. Чтобы убить недоверие к судейской карьере, царившее в высшей среде, и заманить служебными выгодами большее число учащихся, — лицам, окончившим курс в Училище правоведения, были даны преимущества перед студентами университета, они получали по выходе из Училища чин 9-го класса и небольшое ежемесячное пособие до получения штатного места.

Общество сочувственно ответило на призыв принца Ольденбургского, и в короткое время детище его приобрело репутацию одного из самых блестящих и чтимых учебных заведений. Хотя титулованная и придворная аристократия продолжала по-прежнему доверять свою молодежь Александровскому лицею и Пажескому корпусу, но менее богатые представители как служилых, так и родовитых дворянских родов очень были рады открытию школы, где дети их могли не только получить специальное образование, но и большие привилегии по службе. Состав воспитанников Училища правоведения поэтому с первых лет существования его ясно определился и в общем неизменно остается тем же и поныне. Это, в огромном большинстве, молодые дворяне так называемого «среднего круга», затем сыновья служащих при Училище и, в наименьшем количестве, лица того условно аристократического общества, имена которых у всех на языке. Но таково обаяние этих последних для толпы; один или два титула на список из сорока человек в глазах всех придали аристократический оттенок всему заведению. Правоведская треуголка для массы окружена почти таким же ореолом великосветскости, как каска пажа и красный воротник лицеиста. Я упоминаю здесь об этом, потому что это неосновательное предубеждение породило некоторый оттенок тщеславия в самих правоведах и имело, хотя и слабое, но несомненное значение в жизни Петра Ильича этого периода.

Во главе Училища в 1852 году стоял бывший рижский полицмейстер, генерал Александр Петрович Языков, только за три года до поступления Чайковского назначенный директором. С юриспруденцией он ничего общего не имел и призван был для дисципли-нирования заведения, зараженного духом свободы, промчавшимся над всей Европой в конце сороковых годов. Задачу свою он исполнил в своем роде «блистательно» введением строгостей солдатской выправки и другого значения в воспитании будущих судей и прокуроров не имел. Террор первых лет его деятельности, к счастью, уже миновал, когда Петр Ильич стал правоведом, и последнему пришлось только однажды быть свидетелем публичной казни одного из товарищей. До этого же они производились по нескольку раз в год. Воспитанников выстраивали «покоем», в середине ставилась скамейка, и по команде директора служители начинали экзекуцию. Познакомившись уже с чувствительностью Петра Ильича, читатель может себе представить неизгладимо потрясающее впечатление этого зрелища; оно усиливалось еще тем, что жертвой наказания был очень симпатичный ему товарищ по классу. Повторяю, на счастье Петра Ильича, период наиболее ретивой деятельности Языкова в 1852 году уже прошел, но дух солдатчины продолжал еще царить во все время пребывания Чайковского в низших классах Училища. Генерал все-таки по-прежнему сек, но уже не публично, и все-таки требовал безукоризненной маршировки, но не так уже ретиво. В его отношениях с вверенным ему юношеством, кроме неумолимой строгости, была еще одна черта: постоянное стремление тревожить воображение воспитанников своей особой, поэтому свирепость палача — кстати, а большею частью некстати — сменялась совершенно неожиданно слезливой чувствительностью; то он удивлял неистовствами из-за пустяков, то сверх чаяния поразительною мягкостью и великодушием, когда ожидалась заслуженная кара. Во внешних же приемах он старался подражать странностям Суворова, выделывая кунштюки, напоминавшие «кукареку» великого полководца. (Так, напр., среди торжественного увещания перед строем, он вдруг повертывался на одном каблуке, приговаривая совершенно бессмысленно: «штучки, штучки!») Другая отличительная черта Языкова была в способности необыкновенно быстро, в мгновение ока, изменять внешний вид. С большими выпуклыми, бесцветными глазами и большими усами, он казался представительным в обыкновенное время, довольно статным, а в моменты гнева страшным, почти свирепым. Но стоило неожиданно появиться принцу Петру Георгиевичу, как величественный и грозный генерал моментально становился маленьким и сладеньким; сановитая походка обращалась в мягкое шмыганье, и на лице появлялась улыбка, причем одни глаза упрямо не подчинялись общей метаморфозе и оставались по-прежнему бездушно тусклы.

← в начало | дальше →