Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)

По мере того, как голос ее старился и беднел тембром, сохраняя объем и гибкость, музыкальная прелесть ее исполнения отступала перед поэтическою, по крайней мере для тех непосвященных, которые не умеют слышать сквозь тембр; но изумительная тонкость искусства и непосредственность одушевленного порыва, порою, заставляли забывать недостатки голоса. Впрочем, повторяю, мы узнали Арто в такую пору, коща еще этих недостатков не было: молодой, слегка резкий, более гобойный, чем флейточный тембр дышал не поддающейся описанию прелестью, звучал негою и страстью, о которой я попытаюсь дать понятие завсегдатаям Байрета, сказав, что из известных мне голосов Амалия Матерна ближе всех подходит к Арто, хотя превосходит ее объемом и силой. Я начал ее описание с того, что она была некрасива. Весьма ошибется тот, кто почувствует к ней филантропическое сожаление или предположит, что она с великим трудом, посредством тайн искусства и туалета принуждена была бороться с невыгодным впечатлением, производимым ее наружностью. Она покоряла сердца и мутила разум наравне с безукоризненной красавицей. Удивительная белизна тела, редкая пластика и грация движений, красота рук и шеи были не единственным оружием: при всей неправильности лица, в нем было изумительное очарование и, между несметным множеством виденных мною Маргарит, я не помню более идеальной и пленительной. Конечно, тут подкупал драматический талант. Я не видал человека более сжившегося со сценой: от первого, по-видимому, незначительного движения, до последнего крика торжества или отчаяния — иллюзия была полная; ни одна черта не обличала лицедейки, нище не позволяли вам выходить из области грезы и вымысла, и это тем удивительнее, что драматический талант Арто не имел специальности, что комическое, трагическое и деми-карактер равно были ее царством. Эта энциклопедичность и объективность дарования не сопровождались холодностью, а были последствием необыкновенного богатства и отзывчивости натуры, умевшей воспламеняться в самых различных и, по-видимому, исключавших одна другую задачах».

№ 116. К А. Чайковскому.

21 октября.

<...> Я страшно занят теперь: пишу речитативы и хоры для «Черного домино» Обера, которое должно идти в бенефис Арто; за эту работу я должен получить с Мерелли деньги (По словам Н. Д. Кашкина, 150 р.). Я очень подружился с Арто и пользуюсь ее весьма заметным расположением, редко встречал я столь милую, добрую и умную женщину.

У нас здесь был Антон Рубинштейн. Играл, как бог, и производил фурор неописанный. Он нисколько не переменился и так же мил, как прежде.

Стал довольно часто бывать в Артистическом кружке. Играю там обыкновенно по полкопейки в ералаш, а потом ужинаю с Островским, Садовским и Живокини, которые очень милы и забавны. Ларош сделался на днях московскою знаменитостью вследствие напечатанных им двух фельетонов в «Московских ведомостях» об итальянской опере. Итальяноманы его страшно ругают и чуть ли не собираются побить. Написал оркестровую фантазию «Фатум».

№ 117. К М. Чайковскому.

(Ноябрь).

<...> Ах, Моденька, чувствую потребность излить в твое артистическое сердце мои впечатления. Если бы ты знал, какая певица и актриса Арто!! Еще никогда я не был под столь сильным впечатлением артиста, как на сей раз. И как мне жаль, что ты не можешь слышать ее и видеть! Как ты бы восхищался ее жестами и грацией движений и поз!

← в начало | дальше →