Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)

№ 130. К нему же.

10-го сентября.

<...> Представь себе, что я неожиданным образом попал в Петербург. Володя (Шиловский) так просил меня проводить его, что я не мог отказаться. Мне очень хотелось был» там инкогнито, так как я ехал всего на два дня, но судьба воспротивилась этому. На Невском меня увидели, и скоро все наши узнали, что я в Питере. Тем не менее я ни у кого, кроме Балакирева, Апухтина, Адамова, не был.

Консерватория открылась, и мои мучения начались. Живем мы с Рубинштейном несравненно лучше прежнего, так что я с удовольствием вхожу в свою комнату и сижу в ней.

Вчера мы с в первый раз обедали дома: жена Агафона (Агафон, слуга Рубинштейна, почти столь же популярный, как его барин. Невзрачный, бестолковый, дерзкий, он искупал все эти недостатки беззаветной преданностью своему господину. Николай Григорьевич бесчисленное количество раз прогонял его и столько же раз прощал. Он состоял его слугой до своей смерти, в конце семидесятых годов.) изготовила отличный обед, так что я расстаюсь с Альбрехтом и буду постоянно обедать дома. (Вскоре и Рубинштейн, и Петр Ильич вернулись к Альбрехту.)

№ 133. К нему же.

25-го сентября.

<...> Очень сильно работал в последнее время. Дописывал 25 русских песен в 4 руки (50 русских народных песен в 4 руки. Издание П. Юргенсона. Первые 25 были уже изданы в предшествующий сезон.), надеялся с Юргенсона взять денег, но оказалось, чего я нимало не помнил, что уже в прошлом году забрал у него вперед более 50 рублей.

В промежуток времени между этим последним письмом и следующим Петр Ильич приступил к сочинению увертюры «Ромео и Джульетта», задуманной под влиянием Балакирева еще в августе. Участие последнего в создании этой вещи было так сильно, что на нем нужно остановиться.

Балакирев не только подал мысль сочинения, но во время хода его высказывал живейший интерес, снабжал композитора советами и ободрениями. 4 октября он писал:

«Мне кажется, что ваше бездействие происходит оттого, что вы мало сосредоточиваетесь, несмотря на уютную «фатеру». Не знаю, как у вас происходит процесс сочинения, а у меня следующим образом: привожу пример, для вас подходящий. Расскажу, например, как у меня сочинялась увертюра к «Лиру». Сначала, прочитав драму, я воспламенился желанием сделать увертюру (на что, впрочем, меня навел Стасов) и, не имея материалов, я воспламенился проектом, планировал: Интродукция «маестозо» и потом нечто мистическое (предсказание Кента). Интродукция затихает и начинается бурное «аллегро». Это сам Лир, уже развенчанный, но еще сильный лев. Эпизодами должны были служить характеры Реганы и Гонерильи и, наконец, вторая тема Корделии, тихая и нежная. Далее, средняя часть (буря, Лир и шут в пустыне), затем, повторение аллефо. Регана и Гонерилья окончательно забивают его, и увертюра оканчивается замиранием (Лир над трупом Корделии), следует повторение исполнившегося предсказания Кента и затем тихая и торжественная смерть. Скажу вам, что при этом у меня не рисовалось никаких идей, потом только уже идеи стали приходить и укладываться в сочиненную мною раму. Мне кажется, что все сие будет и у вас, если вы вперед воспламенитесь планом. Тогда вооружитесь мокроступами и палкой, отправляйтесь шествовать по бульварам, начиная с Никитского, проникайтесь вашим планом, и я убежден, что, не доходя до Сретенского бульвара, у вас уже будет какая-нибудь тема или какой-нибудь эпизод. В настоящую минуту я, думая о вас и об увертюре, как-то невольно воспламеняюсь и мне рисуется, что увертюра должна начинаться прямо со свирепого «аллегро с сабельными ударами вроде:

← в начало | дальше →