Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
Что касается общего музыкального исполнения, правильности темпо, чистоты, нюансировки в целом и в деталях, — то оно не оставляло желать ничего лучшего.
Нельзя не удивляться, каким образом капельмейстер, г. Альтани, таланту и энергии которого всего более следует приписать успешность ансамбля, мог при ограниченном составе оркестра выйти победителем из исполнения партитуры, рассчитанной на средства оркестра большой столичной сцены.
Декорации новы и очень изящны. Нельзя требовать, чтобы частный, притом начинающий свою деятельность театр мог в этом отношении сравняться с превосходной декорационной обстановкой Мариинской сцены, и я бы поступил недобросовестно, если бы сказал, что Киев в декорациях не отстал от Петербурга, — однако же, они нисколько не препятствуют общности художественного впечатления. О костюмах я уже говорил: такой роскоши и богатства, а вместе с тем тщательного соблюдения исторической верности, я не видел нигде, кроме первоклассных европейских сцен».
К этому отчету надо прибавить, что «Опричник» имел огромный успех и в течение всего сезона не сходил с репертуара киевской оперы.
№ 222. К М. Чайковскому.
6-го января 1875 г.
<...> Твоей статьей (В конце 1874 г. доктора услали Г. А. Лароша за границу, и по его просьбе я согласился заменять его в обязанностях музыкального рецензента «Голоса». По желанию Петра Ильича я поместил фельетон о киевской опере.) о киевской опере я очень доволен. Ты жалуешься, что тебе трудно писать и что каждую фразу приходится высиживать. Но неужели ты думаешь, что без труда и усилия что-нибудь дается? Я иногда по два часа сижу, грызя перо и не зная, с чего начать фельетон. Думаю, скверно выйдет: ан, смотришь, другие хвалят и даже находят легкую работу и следы непринужденности в процессе писания! Вспомни, с каким трудом я некогда высиживал задачи Зарембы. Вспомни, до чего расстроил себе нервы в 66-м году на даче Мятлева оттого, что коптел над симфонией, которая не давалась мне, да и только. Даже и теперь некоторые вещи требуют кусания ногтей, выкуривания громадного количества папирос, прохаживания по комнате, — прежде чем дойдешь до изобретения основного мотива. Иногда, напротив, пишется ужасно легко; мысли так и копошатся и гонят одна другую. Все зависит от известной настроенности и расположения духа, Но даже когда их нет, надо принуждать себя работать. Иначе никогда ничего не выйдет.
Ты пишешь о дурном расположении духа. Поверь, что оно нисколько не лучше моего.
№ 223. К А. Чайковскому.
9-го января.
<...> Терпеть не могу праздников. В будни работаешь в указанное время, и все идет гладко, как машина. В праздники перо валится из рук, хочется побыть с близкими, отвести с ними душу и тут-то является сознание (преувеличенное) сиротства и одиночества. Но в самом деле, я в Москве живу, собственно говоря, немножко сиротой. На праздниках на меня даже нашла по этому случаю сильная хандра. С консерваторскими приятелями и их женами я не особенно близок. Словом, очень бы хотелось в Питер, да денег мало. Кроме того, что здесь никого нет, кого бы я мог назвать настоящим другом (хоть бы, как был для меня Ларош или как теперь Кондратьев), но я еще находился под сильным впечатлением удара, нанесенного моему самолюбию и никем иным, как Н. Рубинштейном и Губертом. Если принять в соображение, что они считаются моими приятелями, и что во всей Москве нет никого, кто бы мог с большею любовью и вниманием отнестись к моему сочинению, то ты поймешь, что мне было очень тяжело. Удивительное дело!! Разные Кюи, Стасовы и Комп. при случае дают почувствовать, что интересуются мной гораздо более моих так называемых друзей! Кюи недавно написал мне премилое письмо. Сегодня я получил письмо от Корсакова, которое меня тронуло...