Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
№ 275. К М. Чайковскому.
14-го октября.
<...> Только сейчас окончил новое произведение, симфоническую фантазию на «Франческу да Римини» (Ор. 32. Издание П. Юргенсона.). Писал я ее с любовью, и поэтому любовь, кажется, вышла порядочною. Что касается до вихря, то можно было бы написать что-нибудь более соответствующее рисунку Доре, но не вышло так, как хотелось. Впрочем, верное суждение об этой вещи немыслимо, пока она не инструментована и не исполнена. О «Сербском марше» я уже писал тебе. Что касается до «Вакулы», то никаких положительных вестей еще не имею, но знаю, что понемножку его начинают ставить. Не знаю, сообщал ли я тебе, что начал брать ежедневные холодные ванны, как Толя. Не можешь себе представить, как это хорошо на меня действует. Никогда я так великолепно себя не чувствовал (при этом плюнь, пожалуйста, три раза), как теперь. Это обстоятельство (т. е. ванны) имело и будет иметь влияние на мое писание. Если во «Франческе» есть что-нибудь свежее, новое, то в значительной степени это зависит от воды моих ванн.
№ 276. К А. Чайковскому.
14-го октября.
<...> Напиши мне, что делает «Вакула». Я об этом не имею понятия и решительно не знаю, когда мне быть в Петербурге. Работаю очень много.
Делаю корректуры разных сочинений (в том числе третьего квартета) и с рвением сочиняю «Франческу».
№ 276а. К Э. Направнику.
18-го октября.
Многоуважаемый Э. Ф., сейчас прочел в одной петербургской газете, что в программу симфонических собрании вошли танцы из «Вакулы». Не найдете ли вы возможным вместо этих танцев исполнить мое новое симфоническое произведение, фантазию «Франческа да Римини»? Я теперь занят инструментовкой этой вещи и надеюсь, что недели через две партитура будет готова. Я бы не стал навязывать вам своей вещи, если бы мое имя уже не стояло в программе симфонических собраний, но так как вы так добры, что меня туда включили, то я был бы вам очень благодарен, если бы вы согласились на мое теперешнее предложение. Я должен вам признаться откровенно, что несколько беспокоюсь насчет судьбы моей оперы: до сих пор не имею никаких известий, начались ли хоровые репетиции и т. д. Не потрудитесь ли вы ответить мне, в каком положении находится дело о постановке «Вакулы» и когда потребуется мое присутствие? (В этом сезоне в симфонических собраниях петербургского отделения P. М. О. были исполнены только танцы из «Вакулы», 20-го ноября 1876 г.)
5-го ноября в первом симфоническом собрании Русского музыкального общества, в Москве, был исполнен «Славянский марш». Успех был настолько велик, что, несмотря на размеры произведения, оно было повторено по настойчивому требованию публики.
№ 278. К А. Давыдовой.
8-го ноября.
Ты, наверно, голубушка моя, была не совсем здорова, когда писала мне свое письмо, в котором звучит ужасно грустная нотка. Читая это письмо, я узнал особу, связанную со мной самыми близкими узами родства. Хандра, припадок которой причинил грустный тон твоего письма, очень мне знакома. И у меня бывают дни, часы, недели, месяцы, когда все представляется в черном цвете, когда кажется, что все тебя покинули, и никто тебя не любит. Но свою хандру я объясняю, кроме слабости и чувствительности нервов, своею холостой обстановкой, совершенным отсутствием элемента самоотвержения в жизни. В самом деле, живу я, по мере сил исполняя мое призвание, но без всякой пользы для отдельных личностей. Если я сегодня сотрусь с лица земли, то от этого, может быть, потеряет немного русская музыка, но уж наверно никто не сделается несчастным. Словом, я живу эгоистическою жизнью холостяка. Я работаю для себя, забочусь только о себе, стремлюсь только к своему благополучию. Это, конечно, очень покойно, но сухо, мертво, узко. Но каким образом ты, столь необходимая для стольких существ, стольким полезная, можешь поддаваться хандре — этого я совершенно не понимаю. Как ты можешь сомневаться, что все, с которыми ты приходишь в соприкосновение, тебя любят? И разве можно тебя не любить? Нет, наверно, не существует человека в мире, которого бы любили больше тебя! Да и есть за что!.. Что касается меня, то, конечно, было бы смешно уверять тебя, что я тебя люблю. Если я кого люблю, то, конечно, тебя, твое семейство, братьев и нашего старичка. И люблю я вас всех не за то, что вы мне самые близкие люди по крови, а за то, что вы самые лучшие люди на свете...