Переписка с Н. Ф. фон Мекк (1877 год)
34. Чайковский - Мекк
19 февраля/3 марта 1879 г.
1879 г. февраля 19-20. Париж.
Понедельник.
Вы спрашиваете меня, друг мой, почему я не бываю у Тургенева. Вопрос этот вызывает меня на очень обстоятельный и подробный ответ. Но так как мне кажется, что Вы и без того уже достаточно меня знаете, и так как многое из того, что я бы хотел сказать Вам по этому поводу, Вам понятно более, чем кому-либо, то отвечу коротко.
Всю мою жизнь я был мучеником обязательных отношений к людям. По природе я дикарь. Каждое знакомство, каждая новая встреча с человеком незнакомым была для меня всегда источником сильнейших нравственных мук. Мне даже трудно объяснить, в чем сущность этих мук. Быть может, это доведенная до мании застенчивость, быть может, это полнейшее отсутствие потребности в общительности, быть может, ложный страх показаться не тем, что я есть, быть может, неумение без усилия над собой говорить не то, что думаешь (а без этого никакое первое знакомство невозможно),-словом, я не знаю, что это такое, но только, пока я по своему положению не мог избегать встреч, я с людьми встречался, притворялся, что нахожу в этом удовольствие, по необходимости разыгрывал ту или другую роль (ибо, живя в обществе, нет ни малейшей возможности обойтись без этого) и невероятно терзался. Повторяю, что об этом пришлось бы рассказывать и говорить ужасно много и ужасно много смешного. Единый бог знает, сколько я страдал от этого, и если я теперь так покоен, так счастлив, то это именно потому, что могу жить, по крайней мере здесь и в деревне, не видя никого, кроме тех, перед которыми я могу быть самим собою. Ни разу в жизни я не сделал ни единого шага, чтобы сделать знакомство с тою или другою интересною личностью, а если это случалось само собою, по необходимости, то я всегда выносил только разочарование, тоску и утомление. Чтоб не ходить далеко за примером, расскажу Вам только, что два года тому назад писатель граф Л. Н. Толстой выразил желание со мной познакомиться. Он очень интересуется музыкой. Я, конечно, сделал слабую попытку спрятаться от него, но это не удалось. Он приехал в консерваторию и сказал Руб[инштейну], что не уедет, пока я не сойду и не познакомлюсь с ним. Толстой-громадный и в высшей степени симпатичный мне талант. Не было возможности отделаться от знакомства, которое, по общим понятиям, лестно и приятно. Мы познакомились, причем, конечно, я сыграл роль человека очень польщенного и довольного, т. е. сказал, что очень рад, что благодарен, ну, словом, целую вереницу неизбежных, но лживых слов. “Я хочу с Вами поближе сойтись,-сказал он,-мне хочется с Вами толковать про музыку”. И тут же, после первого рукопожатия, он изложил мне свои музыкальные взгляды. По его мнению, Бетховен бездарен. С этого началось. Итак, великий писатель, гениальный сердцевед, начал с того, что с тоном полнейшей уверенности сказал обидную для музыканта глупость. Что делать в подобных случаях! Спорить! Да-я и заспорил. Но разве тут спор мог быть серьезен? Ведь, собственно говоря, я должен был прочесть ему нотацию. Может быть, другой так и сделал бы, я же только подавлял в себе страдания и продолжал играть комедию, т. е. притворялся серьезным и благодушным. Потом он несколько раз был у меня, и хотя из этого знакомства я вынес убеждение, что Толстой - человек несколько парадоксальный, но прямой, добрый, по-своему даже чуткий к музыке (он при мне расплакался навзрыд, когда я сыграл ему по его просьбе Andante моего первого квартета), но все-таки знакомство его не доставило мне ничего, кроме тягости и мук, как и всякое знакомство.
Но я чувствую, что увлекаюсь, вдаюсь в подробности, и потому обобщу то, что хочу сказать. Обществом человека можно наслаждаться, по-моему, только тогда, когда вследствие долголетнего общения и взаимности интересов (особенно семейных).можно быть при нем самим собой. Если этого нет, то всякое сообщество есть тягость, и мой нравственный организм такой, что я этой тягости выносить не в силах.
Вот почему, милый друг, я не иду ни к Тургеневу, ни к кому бы то ни было. Мало ли к кому я бы мог пойти здесь?
Здесь есть, например, Сен-Санс, который, бывши в Москве, взял с меня слово, что, когда бы я ни был в Париже, я у него буду . Всякий другой, на моем месте познакомился бы с здешними музыкантами. И весьма жаль, что я этого не делаю,-я много теряю вследствие своей нелюдимости. О, если б Вы знали, как я боролся с этим недостатком и сколько я переносил от этой борьбы с своей исключительной натурой, ;как меня это мучило, как я трудился над своим исправлением!
Теперь я успокоился. Я убедился окончательно, что бесполезно продолжать попытки своего перевоспитания в мои годы. Случись мне, положим, три года тому назад провести некоторое время в Париже, я бы, вероятно, как и теперь, в конце концов ни к кому не пошел бы, но это меня мучило бы, я бы упрекал себя. Тургенев несколько раз выражал к моей музыке много симпатии, Виардо пела мои романсы. Казалось бы, следовало бы пойти к ним, и, вероятно, это принесло бы мне даже пользу . Теперь я уже примирился с мыслью, что успехи мои парализируются моей нелюдимостью, и совершенно успокоился.
Зато уверяю Вас, мой друг, что когда мне случается говорить Вам, что я никогда не был так счастлив, как теперь, то слова эти глубоко прочувствованы мной.
Да! я очень счастлив с тех пор, как могу прятаться в своей норке и быть всегда самим собою, с тех пор, как книги, ноты составляют мое всегдашнее и почти исключительное общество. Что касается собственно знакомства с знаменитыми людьми, то я еще прибавлю, что по опыту додумался до следующей истины: их книг и, их ноты гораздо интереснее их самих. Мне кажется, что все это я Вам пишу en pure perte [напрасно], ибо Вы отлично все это понимаете и без моих объяснений.
Позвольте исправить одно Ваше заблуждение, разделяемое, впрочем, очень многими. Тургенев не женат и никогда не был женат на Виардо. Она замужем за Louis Viardot, здравствующим и теперь. Этот M. Viardot очень почтенный писатель и, между прочим, переводчик Пушкина. Тургенева с Виардо соединяет очень трогательная и совершенно чистая дружба, превратившаяся уже давно в такую привычку, что они друг без друга жить не могут. Это факт совершенно несомненный.
Был я сегодня в театре. Так как в последние дни я немножко расстроил себе нервы и стал плохо спать, то, дабы рассеяться, решил пойти в самый веселый театр, т. е. в Palais Royal. Видел пьесу “Le mari de la debutante”. Забавно, но я все-таки до конца не досидел.
Теперь поздно, час пополуночи, и хотя спать не хочется, но ради соблюдения порядка пойду лечь в постель. Покойной ночи Вам, милый друг! Я чувствую, что сказал Вам хотя много, но все-таки не сумел объяснить Вам свою странную натуру. Баснословно трудно объяснить ее. Впрочем, повторяю, Вы и без моих объяснений понимаете все, что я не сумел сказать.
Вторник.
Концертом Паделу я остался доволен. Симфония Берлиоза слушается с большим интересом. Однако ж я не скажу, чтобы это была одна из любимых моих вещей его. В ней много эффектов антихудожественных, чисто внешнего свойства: например, изображение грома посредством одних литавр. Но вальс и марш прекрасны. Что касается главной темы, проходящей через всю симфонию и изображающей любимую женщину, то согласитесь, друг мой, что она слаба!..
Вчера я хотел побывать в каком-нибудь очень веселом театре и пошел в Palais Royal, где дается теперь с огромным успехом пьеса “Le mari de la debutante”. Однакож я не нашел ничего особенно забавного и ушел, не дождавшись конца. А сегодня в Comedie Francaise опять “Le gendre'de M. Poirier”. Были ли Вы, друг мой?
Все, что Вы говорите о французских нравах и их цивилизованности, скрывающей в сущности страшную грубость, совершенно верно. Знаете, что для меня загадка Тургенев, который сделал себе из Парижа вторую родину! Весь свой век жить среди этого сонмища нахалов, самоуверенных рутинистов, презирающих глубоко все, что не Париж и не Франция, это для меня непостижимо! Такова сила его дружбы с Виардо. Оно странно, но трогательно!
Я ничего не могу сказать Вам, милый друг, о том, шел ли “Евгений Онегин” у М-mе Абаза. Братья об этом мне ничего не писали, и я заключаю из этого, что, вероятно, не шел, а почему-не знаю.
Я сегодня удивительно удачно работал и написал столько, сколько иногда и в три дня не напишешь. Для меня теперь несомненно, что если ничто не помешает, то опера через неделю будет вся готова. Я ее написал действительно скоро. Весь секрет в том, что я работал еже дневной аккуратно. В этом отношении я обладаю над собой железной волей, и когда нет особенной охоты к занятиям, то всегда умею заставить себя превозмочь нерасположение и увлечься.
Соната Пахульского кончена. Я очень радуюсь, что у него есть вполне порядочное и цельное сочинение. Если не все темы особенно хороши, то есть несколько весьма недурных, но главное, в общем много музыкальности и чутья формы. Теперь буду ждать от него романса.
В концерте Паделу я сидел прямо против Вас, но только двумя рядами выше. Я тоже не дождался сюиты Лахнера. Она мне известна, и хотя вещь очень изрядная, но утомление взяло верх над ее достоинствами.
Дочь Виардо мне понравилась. Она действительно не первоклассная, но ведь она, должно быть, очень молода. Может быть, и выйдет первоклассная. Впрочем, история искусства служит положительным доказательством, что у гениальных родителей никогда не бывают гениальные дети, и скорей наоборот. Известно, что сын Моцарта и сын Гете были полуидиоты.
Мне осталось пробыть здесь около недели. Братья, особенно Анатолий, ждут меня с горячим нетерпением. Будьте здоровы, дорогая моя.
Ваш П. Чайковский.