Переписка с Н. Ф. фон Мекк
125. Чайковский - Мекк
Симаки,
1879 г. августа 27-28. Сиамаки.
27 августа.
Сегодня утром ездил в Жмеринку, чтобы получить от Котека третье действие оперы в партитуре и переложении. Трудно передать словами, какое тяжелое впечатление произвела на меня суета и грязь и т. п. свойства железнодорожной станции, и с каким ни с чем не сравнимым удовольствием я возвращался в Симаки! Приближающийся срок моего отъезда наводит на меня грусть, и я все думаю, как бы оттянуть хоть один денек. Мне кажется, что я не уеду раньше субботы.
Только что окончил исправление клавираусцуга первого действия, сделанного неким г. Мессером так, что пришлось почти каждый такт переделать. Теперь я почти уже могу сказать: кончено. Итого я работал над “Орлеанской девой” с конца ноября (Флоренция) до конца августа (Симаки), следовательно, ровно девять месяцев! Замечательно, что начал и окончил я эту оперу в гостях у моего милого, бесценного друга!
28 августа.
Какую бесконечную радость доставило мне письмо Ваше, друг мой. Как ни крепко я уверен в прочности тех дружеских чувств Ваших, которые составляют все счастье моей жизни, но всякое проявление их в дорогих письмах Ваших наполняет меня новою радостью. Мне только иногда жутко бывает думать, что дружба Ваша гораздо выше меры моих действительных достоинств. В таких случаях приходится утешать себя мыслью, что зато достоинства моей музыки (про которую я во всяком случае могу с уверенностью сказать, что она всегда искренна и всегда прочувствована) до некоторой степени могут возвысить меня до Вас. Говорю это я не для того, чтобы поскромничать. Вы такой чудный, такой исключительный представитель всех хороших качеств человеческого рода! Рядом с Вами я кажусь себе так далеким от того идеала человечности, который я нашел в Вас!
Вот, милый друг, что я скажу Вам насчет Вашего приглашения меня к Вам за границу. С тех пор, как я узнал, что Вы будете в Неаполе, я постоянно грезил и мечтал об том, чтобы попасть туда в одно время с Вами. Судите же, до какой степени я обрадован тем, что Вы предупреждаете меня и зовете меня приехать в Неаполь, когда я только что собирался высказать Вам мою мечту. Итак, милый друг мой, отвечаю Вам на приглашение Ваше: да! с восторгом! Случилось, что в одно время с Вашим письмом пришло письмо от брата Анатолия, из которого я вижу, что мне незачем будет оставаться в России зимой. Он сообщает мне, что получил письмо от изв[естной] ос[обы], которое не хочет посылать, дабы не нарушить моих мирных здешних радостей. Письмо это, как он говорит, есть венец бессмыслицы и безумия. Оказывается, что нечего и думать (по выражению брата) о серьезном ведении дела, по крайней мере теперь. То лицо, которое являлось несколько раз от ее имени к брату, она теперь лишает своего доверия и называет его негодным человском. А так как переговоры шли через него, то, следовательно, все условленные предположения насчет начатия дела канули в воду. Цель ее письма- выманивание денег. Об разводе она опять и слышать не хочет. Чем это все кончится, бог весть, но одно ясно, что до окончательной развязки еще далеко, и едва ли это когда-нибудь состоится.
Вы видите из этого, дорогой друг, что не только в течение нынешней зимы, но вряд ли и когда-нибудь понадобятся те экстраординарные суммы, о которых Вы пишете.
Вот мои планы. Отсюда я еду к брату Модесту (быть может, я остановлюсь на несколько часов в Киеве, где мне нужно будет купить pince nez и некоторые другие необходимые вещи), потом через Москву, где остановлюсь на один день, в Петербург. Здесь нужно будет пробыть недели две, а потом в Каменку, из коей я выеду 15 ноября и, надеюсь, прямо в Неаполь.
Напрасно я вчера сказал Вам, что почти все кончено. Сегодня я еще очень упорно трудился над изменением переложения третьего действия. Оказалось, что оно сделано хорошо, но слишком трудно. Все это урок мне! Нужно самому делать переложения, как это ни скучно.
Все, что Вы пишете о Коле, заставляет меня проникаться к нему величайшей симпатией. Вы совершенно верно говорите, что в мужчине пассивная натура-недостаток огромный. Сколько мне кажется, то, что в Коле Вы называете слабостью, есть, скорее, признак избранной и сильной натуры. Ведь в его характере нет самодурства? Он, по всей вероятности, оттого и несколько свысока смотрит на человеческий род, что инстинктивно чувствует свою будущую силу. Я чувствую, что не только в материальном смысле, но и в нравственном он будет выше уровня. Его лихорадочная и стремительная деятельность-очень многозначительный признак. Мне бы очень хотелось знать, милый друг, в каких классах Коля и Саша. Кто их классные воспитатели? При случае скажите мне об этом. Теперешний директор Училища правоведения И. С. Алопеус был моим воспитателем. Это очень ограниченный, но очень хороший, т. е. добрый человек.
Если Пахульский навестит меня в четверг вечером, то я буду очень рад. Не захватит ли он скрипку и не сыграет ли мне чего-нибудь? Впрочем пусть Влад[ислав] Альбертович не стесняется этой просьбой.
Еду я в субботу утром.
Относительно октябрьской суммы поступите, друг мой, как Вам угодно.
Что-то давно я не кланялся Юлье Карловне. Однако ж из этого не следует, что я не думаю о ней. Напротив! очень часто. Ее значение в ряду других членов Вашего семейства часто занимает меня. Потрудитесь, милый друг, передать Ю[лье] К[арловне] мое почтение.
Какие чудные дни стоят на мое счастье!
Ваш П. Чайковский.