Переписка с Н. Ф. фон Мекк
341. Мекк - Чайковскому
1881 г. марта 11-12. Браилов.
Браилов,
11 марта 1881 г.
Милый, бесценный друг! Хотела бы я очень поправить свою ошибку, вернуть первое мое письмо к Вам в Париж, но, увы, это уже слишком поздно, оно, вероятно, давно покоится в bureau Hotel Continental. A хотела бы я его уничтожить потому, что оно написано в состоянии самого крайнего раздражения. Во мне было взволновано и оскорблено чувство матери за несправедливость к ее сыну, и Вы, друг мой, который способен понимать всякие чувства, хотя бы и не испытуемые Вами, Вы поймете, что, когда я узнала, что клевета и злоба проложили себе дорогу к Вам, единственному человеку, мнением которого я дорожу для себя и дорогих мне людей, я вышла из себя и утрировала свое отношение к клеветникам. Я сказала, что не могу простить им. Нет, это неправда, я прощаю им, я желаю им всякого добра, я готова делать все для этого добра.
Затем теперь я хочу подумать о чем-нибудь более приятном, освежающем, облегчающем. Я представляю себе Вас, мой милый друг, на Rivoli или Castiglione, в Hotel Continental, который я очень люблю с тех пор, как Вы жили в Meurice. Ax, как это было хорошо! Боже мой, теперь уже никогда не вернется такое счастливое время.
Ко мне вчера приехал один из дорогих мне гостей, но я рада ему с болью в сердце,-это мой Сашок. Его доктора выслали из Петербурга, потому что он так стал хворать, что уже невозможно было его там оставлять... Как Вы думаете, было ли бы хорошо и может ли удасться такой проект: просить начальство, чтобы ему разрешили жить, где надо для его здоровья, а каждый год приезжать в мае в Петербург сдавать экзамены?...
Как мне жаль Вас, мой дорогой друг, за те терзания, которые Вы выдержали в Риме. Хорошо, что Вы оттуда уехали, а то бы Вас замучили. Вы, конечно, теперь знаете о том ужасном злодействе, которое поразило всю Россию, да, я думаю, и весь цивилизованный мир.
12 марта.
Вчера получила Ваше письмо из Неаполя, дорогой друг мой, un которого вижу, что Вы знаете и что ощущаете по поводу злодейства, о котором я только что сказала. Если бы побольше людей так жe относились к этому предмету, история России не была бы запятнана таким фактом, а то, к сожалению, в нашем обществе самое лучшее отношение к злодеям, совершившим это адское дело, есть равнодушие.
Я очень рада, дорогой мой, что Вы отдыхаете в Неаполе, что Вам там хорошо, а у меня здесь все беспорядки. Мой сиятельный! окончательно вышел из всякого порядка, заявил мне, что с сахарного завода он мне не даст дохода ни гроша и что в экономии денег тоже нет ни гроша. Он хочет таким средством меня выжить из Браилова и не соображает в своей умственной простоте, что я тем более буду жить в Браилове. Так как уж мне самой с ним никак не справиться, то я вызываю Володю на помощь....
Коля и Саша ужасно добивались в Петербурге слышать “Орлеанскую деву” и едва только на третье представление достали билеты. Оба они были в восторге от этой музыки раньше представления по Сlаvierauszug'y, и Сашонку она и теперь нравится больше на фортепиано, чем на сцене. Колю на сцене опера восхитила, ноне понравился ему только марш. Имеют ли какое-нибудь основание или нет их определения, я довольна тем, что они имеют свое собственное отношение к предмету, не основанное на вычитанных рецензиях или слышанных определениях, а вытекающее из собственного инстинкта. До свидания, дорогой, несравненный друг мой. Безгранично Вас любящая
Н. ф.-Мекк