Переписка с Н. Ф. фон Мекк
371. Мекк - Чайковскому
Браилов,
19 июня 1881 г.
Милый, бесценный друг! Получила письмо Ваше и до крайности рада, что Вы не уехали в Москву, так мне этого не хотелось. Как Вы можете извиняться, дорогой мой, за то, что не приедете в Сиамаки. Ведь я совершенно понимаю и Вашу тоску об Алеше и неудобство жизни без него. Ведь я сама никогда не бываю в прямых сношениях даже с своими людьми, всегда посредством Юли, Коли и других, так уж мне все Ваши ощущения вполне понятны, потому [что] они есть и мои. К тому же. Вы теперь находитесь настолько близко ко мне, что я счастлива и этим.
По Вашему указанию, милый друг мой, я написала Льву Васильевичу дня три назад. Я думаю, что теперь он уже получил мое письмо, и я с трепетом ожидаю его решения,-приедет он к такой чудачке, как я, или не захочет. Я бы желала, чтобы он считал меня в законе невменяемости, потому что и в самом деле будет правильно. Ведь я не то, чтобы хотела попирать то, что люди называют приличиями, обычаями света, а они просто мне не по натуре, невозможны для меня. Не может ведь человек постоянно делать то, что он находит совсем нелепым, ни к чему не нужным, даже вредным для хороших отношений, для сбережения своего идеала, для сохранения себя нравственно. Разыграть какую-нибудь комедию, сделать действие, которое находишь глупым, можно ведь только изредка, в отдельном случае, а нельзя же делать постоянно, жить глупостями, вот потому и я не могу так жить. Вы, мой дорогой, понимаете,-потому-то Вы мне так и необходимы в моей жизни, Боже мой, как это печально, что у Вас все больные в доме. Бедная Александра Ильинишна, как ей должно быть тяжело: и сама страдает, и смотреть еще на страдающую дочь. Пошли им, господи, облегчение.
Пожалуйста, дорогой мой, телеграфируйте мне, когда Александра Ильинишна проедет в Жмеринке. Я бы хотела, чтобы мои мальчики могли представиться ей хотя на станции. У нас очень хорошо теперь в Браилове, и если бы не надо было заниматься делами, то я была бы в восторге от своего пребывания здесь, но эти дела, дела жизнь отравляют. Ах, если бы Лев Васильевич избавил меня от этих дел! Мои силы viennent a bout [подходят к концу].
Должна кончить письмо, потому что пристают с завтраком. До свидания, мой милый, дорогой, будьте здоровы. Об отсутствии вдохновения, пожалуйста, не говорите мне, я этому не верю, не признаю, не согласна на это. За что же отнимать у человечества его высшее наслаждение. Это невозможно, это было бы несправедливо.
Мы прочли недавно “Каменку” в “Русской мысли”. Как мне было интересно это слушать, и как мои симпатии еще более усилились к сыну и внукам такого человека, как был Василий Львович Давыдов.
Правда ли это, друг мой, существование и поступок этого англичанина Шервуда?
Какую прелестную вещь Вы мне прислали в предпоследнем письме (Nessun maggior dolore), и Вы еще говорите о потере вдохновения! Зачем грешить?