Переписка с Н. Ф. фон Мекк
404. Чайковский - Мекк
С. Майданово,
25 ноября 1887 г.
Милый, дорогой друг мой!
Я стосковался по Вас. Обстоятельства складываются так, что я всё последнее время пишу Вам очень редко, общение между нами не так постоянно, и по временам мне кажется, как будто я стал несколько чужд Вам. Между тем, никогда я так часто и много не вспоминал о Вас, как в эти самые последние дни. Я удалился для кратковременного отдыха в Майданово; работать вследствие ненормального состояния духа и тела не могу, но зато много и часто размышляю и вспоминаю. Десять лет тому назад я переживал в это именно время самый трагический период моей жизни, и бог знает, что бы со мной сталось, если бы Вы не явились ко мне с нравственной и материальной помощью. Как живо и ясно сохранились в моей памяти малейшие подробности этого уже далекого прошлого! Как я до глубины души проникаюсь чувством благодарности и благоговения к Вам! Сколько нравственной силы я почерпнул в Ваших тогдашних письмах, в бесчисленных выражениях участия и дружбы Вашей!
С тех пор много воды утекло и многое переменилось. Много и работал я в эти десять лет и, сколько мне кажется, шел постоянно вперед в своем деле, хотя, увы, и теперь приходится, как в прежнее время, встречать со стороны так называемой толпы неправильную и несправедливую оценку своей артистической деятельности. Два года работал я над “Чародейкой”, напрягал все свои силы, чтобы опера моя вышла капитальным моим трудом, - и что же? Оказывается, что эта несчастная “Чародейка” потерпела настоящее фиаско, вес более и более делающееся несомненным печальным фактом. Я, вероятно, писал Вам, как холодно относилась ко мне публика на втором, третьем и четвертом представлении. На пятом (я уже не дирижировал) театр был не полон, а теперь мне пишут, что на седьмом представлении театр был наполовину пуст. В прежнее время случалось, что суждения публики и прессы были ко мне неблагоприятны, но не глубоко оскорбляли меня, ибо смутно я сознавал причину неуспеха. Теперь этого нет; я непоколебимо убежден, что “Чародейка” - лучшая моя опера, а, между тем, ее скоро сдадут в архив! И всего обиднее, что в прессе на меня напустились с такой злобой, как будто я всю свою жизнь был бездарным писакой, незаслуженно поднявшимся выше, чем бы следовало, и не нашлось никого, кто бы за меня заступился. Ни одной горячей, сочувственной статьи во всей петербургской печати не появилось, напротив: всеобщее злорадство и торжествующий тон, точно будто все они сговорились вредить мне самым жестоким образом и видят во мне лютого врага, заслужившего мщение. Не далее, как сегодня, мне пришлось прочитать статью, написанную в газете “Новости” и проникнутую необычайно сильной злобой и ненавистью. За что? - Совершенно непонятно. Никогда я никому я не наносил сознательно никакого зла!
Про мои московские концерты я уже писал Вам; они имели огромный успех, и я был невыразимо тронут выражениями сочувствия московской публики, а между тем, в большинстве петербургских газет я встречаю глумления и попытки скрыть от читателей степень успеха, так что иной подумает, что успех был дутый, результат интриги, подкупа или я не знаю чего. Ужасно это огорчает и оскорбляет меня, и, если бы не предстоящее заграничное путешествие, я бы глубоко пал духом.
5 января (нового стиля) я уже должен дирижировать в Лейпциге, затем в Дрездене, 20 января в Гамбурге, 24-го в Копенгагене, 8 февраля в Берлине, 19-го в Праге. Затем в Париже я с помощью моего тамошнего издателя сам устраиваю концерт и оттуда сделаю экскурсию в Лондон, из коего имею приглашение от тамошнего Филармонического общества.
В Петербурге я дирижирую своей сюитой “Моцартиана” 12-го числа; оттуда и поеду прямо в Лейпциг. Если будете писать мне, дорогой друг, адресуйте пока в Москву, Юргенсону. Впоследствии я буду извещать Вас о переменах своего местопребывания.
Ездил на два дня в Москву для свидания с братом Анатолием и его бедной женой, которая лежит в тифе. Вот уже двадцать четыре дня, что она в жару, но теперь, слава богу, ей лучше!
Здоровы ли Вы, дорогая? Дай бог Вам всякого благополучия.
Ваш П. Чайковский.