Биография Чайковского. В Москве
«Рубинштейн мне сказал, что исполнит Вашу кантату не иначе, как при условии многих изменений. Но это заставит Вас переписать всю партитуру. Стоит ли игра свеч? Я этим не отрицаю достоинств Вашей кантаты — эта кантата самое большое музыкальное событие в России после "Юдифи"; она неизмеримо выше (по вдохновению и работе) „Рогнеды"... Не воображайте, что я здесь говорю как другу: откровенно говоря, я в отчаянии признать, как критик, что Вы самый большой музыкальный талант современной России. Более мощный и оригинальный, чем Балакирев, более возвышенный и творческий, чем Серов, неизмеримо более образованный, чем Римский-Корсаков; я вижу в Вас самую великую или, лучше сказать,— единственную надежду нашей музыкальной будущности. Вы отлично знаете, что я не льщу... Ваши творения начнутся, может быть, только через пять лет; но эти, зрелые, классические, превзойдут все то, что мы имели после Глинки»,— читал Петр Ильич. Это было письмо из Петербурга, откуда всего лишь неделю назад, 6 января 1866 года, он приехал в Москву. Здесь, в чужом городе, начиналась новая жизнь, и так нужна была поддержка. Тем ценнее оказалось горячее дружеское участие Германа Августовича Лaроша и его отзыв о кантате на оду Ф. Шиллера «К радости».
Правда, пригласивший Петра Ильича в Москву Николай Григорьевич Рубинштейн встретил ученика своего брата — директора Петербургской консерватории, всемирно известного пианиста, дирижера и композитора Антона Григорьевича Рубинштейна — необычайно радушно и гостеприимно поселил в своей квартире. Чайковский стал преподавателем в музыкальных классах Русского музыкального общества, а с осени этого же года профессором новой, второй в России, консерватории. Московские преподаватели — Николай Дмитриевич Кашкин (давний приятель Лароша) и Карл Карлович Альбрехт, показавшиеся ему хорошими музыкантами,— приняли его с такой искренней симпатией, что сразу же и навсегда между ними установились дружеские отношения.
И все же беспокойство не покидало Петра Ильича. Сможет ли он, занимаясь уроками 27 часов в неделю, всецело отдаваться творчеству, к которому стремился так страстно и ради которого решился покинуть службу в департаменте Министерства юстиции, сулящую обеспеченное настоящее и будущее? А вот Ларош, его самый строгий критик, чей тонкий ум и музыкальное дарование он ставит так высоко, уверен в его правильном выборе.
С особой благодарностью оценил теперь Петр Ильич поддержку отца. Он видел огорчение Ильи Петровича, потому что не исполнил его надежд на служебную карьеру юриста, а добровольно бедствовал, пока учился в музыкальных классах и в Петербургской консерватории. Но отец никогда не упрекал сына. Напротив, с теплым участием осведомлялся о намерениях и планах, всячески одобрял его. «Много, много я обязан ему,— думал Петр Ильич.— Каково бы мне было, если бы судьба дала мне в отцы тиранического самодура...»
Да и Саша, повзрослевшая сестра Саша (она недавно вышла замуж за Льва Васильевича Давыдова — сына декабриста — и уехала с ним на Украину, в имение Каменка) разделяла всегда увлеченность брата музыкой и поддерживала своей верой в него...
Итак, начиналась служба на музыкальном поприще. Экзамены у желающих поступить в музыкальные классы приняты, хотя немало приводило в смущение обилие «кринолинов и шиньонов» — хорошеньких девиц. Но постепенно робость проходила, и на занятиях с учениками устанавливался необходимый контакт. Им нравился новый учитель — «молодой, с миловидными, почти красивыми чертами лица, с глубоким, выразительным взглядом красивых темных глаз, с пышными, небрежно зачесанными волосами, с чудной русой бородкой». «Он входил в класс быстрой походкой, с руками за спиной, слегка наклонив голову и смотря перед собой сосредоточенным и, как нам казалось, острым взглядом серых глаз. Петр Ильич садился к фортепиано, брал карандаш, продев его между пальцами так, что второй и четвертый пальцы оказывались на карандаше, а третий под ним, а иногда наоборот, и, не выпуская его из пальцев, проигрывал наши задачи; на секунду остановившись, быстрым и резким движением подчеркивал скобкой параллельные квинты и октавы, продолжал затем игру далее. Заметно было, что наши ошибки раздражали его. Объясняя правила гармонии, Петр Ильич не переставал прохаживаться по классу, характерно заложив руки за спиной, слегка наклонившись вперед». «В обращении с учениками Петр Ильич был удивительно мягок, деликатен и терпелив... Изложение Чайковского, его замечания, объяснения и поправки были замечательно ясны, сжаты и удобопонятны... различные правила он любил иллюстрировать ссылками на Глинку и Моцарта... как учитель он был симпатичным, дельным, добросовестным». Таким остался он в памяти своих учеников по классу гармонии, оркестровки и композиции пианиста Ростислава Геники и скрипача Александра Литвинова.