Биография Чайковского. Исповедь в музыке
Скажу несколько теплых слов о публике. Она держала себя как бы на иностранный манер: не разговаривала, не шумела, слушала с величайшим вниманием и аплодировала скупо (хотя при первом появлении приняла Чайковского восторженно) ...Я почувствовал к публике уважение, которое, сказать по правде, она мне редко внушает. Если она сегодня не раскусила Шестой симфонии Чайковского, она завтра, послезавтра сблизится с нею и, в конце концов, полюбит ее. Во всяком случае она была занята именно тем, для чего пришла, то есть музыкой».
На следующий день после премьеры Петр Ильич, подготавливая партитуру к отправке в Москву, сделал еще некоторые исправления и задумался над титульным листом. Оставлять название симфонии «Программная» ему не хотелось, хоть он и говорил уже многим об этом названии, но раскрывать содержание программы вовсе был не намерен. Модест Ильич подсказал ему другое название — «Трагическая», что совсем уже не понравилось композитору. Но тут вдруг родилось другое — «Патетическая». Это вполне соответствовало замыслу, и он написал его на титульном листе.
Теперь можно отсылать рукопись Юргенсону. Вот и окончено еще одно произведение. Впереди — новые замыслы: опера, симфонические сочинения. 4 декабря предстоит дирижировать московской премьерой Шестой симфонии, а затем — выступления с концертами в Одессе. Надо написать антрепренеру И. Н. Грекову: «Взвесив и сообразив все обстоятельства, прихожу к заключению, что в феврале не следует мне быть в Одессе... Из всего срока единственные свободные для меня недели две приходятся на конец декабря и начало января. Если так я и сделаю, то имейте в виду, что не позже 8 января я уже должен быть в Петербурге, ибо 15-го дирижирую концертом. Итак, потрудитесь назначить время моего пребывания среди Вас между 15 декабря и 5 января, причем имейте в виду, что более недели остаться в Одессе я не могу...»
Но болезнь, начавшаяся внезапно 21 октября, оказалась смертельной. Холера, уносившая в 90-х годах сотни жизней петербуржцев и жителей других городов России, 25 октября унесла и жизнь Петра Ильича Чайковского.
Концертами в Петербурге и Москве, в различных культурных центрах России соотечественники почтили память великого русского композитора. Снова и снова звучало его последнее сочинение.
«Что должен был перестрадать человек, чтобы написать подобную вещь! И какими простыми средствами он достигает такой глубины и подлинного чувства»,— восклицал М. А. Балакирев.
«...Патетическая симфония есть одно из величайших созданий ее автора, показывающее, что мы лишились его в то время, когда его талант достиг высшей точки своего развития и полнейшей зрелости»,— писал Н. Д. Кашкин.
«...Эта симфония есть высшее, несравненнейшее создание Чайковского. Душевные страдания, замирающее отчаяние, безотрадное, грызущее чувство потери всего, чем жил до последней минуты человек, выражены здесь с силою и пронзительностью потрясающею, — подчеркивал позже В. В. Стасов.— Кажется, еще никогда в музыке не было нарисовано что-нибудь подобное и никогда еще не были выражены с такой несравненною талантливостью и красотою такие глубокие сцены душевной жизни».
Музыка Шестой симфонии будет потрясать слушателей и вскоре после кончины ее автора, прозвучав под управлением Э. Ф. Направника и В. И. Сафонова, и спустя десятилетие — в исполнении приезжавших на гастроли в Россию А. Никиша и Г. Малера. В новом столетии произведение станет одним из самых репертуарных как в Западной Европе, так и в США. Минует полвека, и выдающийся американский дирижер и композитор Л. Бернстайн, оппонируя тем критикам, которые не признают Чайковского симфонистом, будет говорить о «Патетической», как исключительно необычном и могучем произведении. Анализируя музыку этой симфонии, он убедительно докажет, что ее автор является не только общепризнанным «превосходным мелодистом, непревзойденным создателем безотказно действующих мелодий», но и «подлинным симфонистом». Бернстайн будет справедливо утверждать, что все симфонии Чайковского, «занимая в истории свое место, на вершине романтизма XIX века... обладают своей собственной ценностью... Путь формы у Чайковского к единству отличается от бетховенского, однако от этого он ничуть не становится менее обоснованным, общепонятным и глубоко волнующим».