Вас. Яковлев. «Чайковский — критик» (продолжение)
В действительности, однако, этих предпосылок к спокойному и многостороннему разъяснению принципиальных расхождений оказалось недостаточно: непримиримый, запальчивый тон Ц. А. Кюи — представителя «кучкистов» в печати, склонного при едком остроумии и живом литературном даровании в своих фельетонах иногда переходить к личным выпадам, вызывал на ответные выступления в подобных же формах. Читатель увидит, что полемика Чайковского с Кюи обострилась именно на почве пренебрежительных критических приемов в статьях второго по отношению к его оппонентам. К этому приходится также присоединить воспоминание об известном факте крайне недоброжелательного, даже жестокого отзыва Кюи о выпускной консерваторской работе Чайковского — кантате «К радости».
Ц. А. Кюи первоначально занял позицию, настолько враждебную к самой идее консерваторского образования,— в области композиции, но не подготовки исполнителей,— что позднейшие его «компромиссы» не вызывали доверия у Чайковского, полностью сделавшегося сторонником той высшей формы музыкально-профессионального строительства, какою он признавал русскую консерваторию, хотя по временам и видел ее отдельные и серьезные недостатки. Предубеждение же Кюи к творчеству Чайковского, как «консерваторского» композитора, в свою очередь вызывало обостренное чувство у последнего к проявлениям «дилетантизма»; он видел его не столько в самих произведениях Кюи, Мусоргского и Бородина, которых, пока еще недостаточно знал (особенно двух последних), сколько в тех резких выступлениях в печати, какими ознаменовались ранние критические опыты Кюи. В статьях Кюи Чайковский усматривал именно отрицание профессиональных знаний и положительных традиций, долженствовавших укрепить музыкально-культурные навыки, необходимые нашей родине. На этой позиции Чайковский считал себя вправе всячески выдвинуть свое принципиальное расхождение с направлением и взглядами Кюи. Но в вопросе оценки личного творческого дарования своего противника у Чайковского с полной отчетливостью обнаружилась правдивость и не формальная «объективность», а живое, непосредственное чувство художника, которым он делится с читателем как честный человек и прямой ум. Прав или не прав Чайковский, не признавая романсного творчества Кюи, но его восприятию веришь, потому что с неподдельным сочувствием он же говорит одновременно о достоинствах отрывков из оперы Ц. А. Кюи «Вильям Ратклифф». Это положительное мнение об опере подтверждается и в переписке Чайковского.
В связи с этим образцом прямоты Чайковского, понимания им своих обязанностей как критика хотелось бы здесь привести строки из первой же его статьи,— в них мы находим как бы один из руководящих тезисов деятельности музыкального рецензента. Подчеркивая, что «нет или почти нет в русской печати представителей рациональной философско-музыкальной критики» (Чайковский делает здесь исключение для Г. А. Лароша),— композитор отмечает, что «в достаточном количестве имеются как в Петербурге, так и у нас (т. е. в Москве.— В. Я.), присяжные рецензенты, периодически сообщающие публике свои личные впечатления. От них мы можем требовать только одного: чтобы своих, часто весьма смутных, впечатлений они не передавали читателям в форме решительных, не подтвержденных никакими доводами, приговоров. Читатель должен знать, что если рецензент заблуждается, то заблуждается честно; он мог не понять, но он должен был хотеть понять» (курсив. Чайковского.— В. Я.), Чайковский сам безусловно следовал этому принципу, хотя, разумеется, не мог, как пылкий и впечатлительный человек, не впадать в некоторые субъективные, иногда серьезные ошибки, проистекавшие также из условий обстановки, музыкального воспитания, взглядов эпохи и т. п.
М. П. Мусоргский в статьях упоминается дважды — в обоих случаях его имя ставится в контексте, достойном для композитора: в сообщении о новом репертуаре в Петербургской опере «Борис Годунов» перечисляется наряду с «Псковитянкой», «Дон-Жуаном» и «Лоэнгрином»; в другом случае — по поводу использования народной песни: в ней черпали «обильную струю вдохновения все наши композиторы,— пишет Чайковский,— Глинка, Даргомыжский, Серов, гг. А. Рубинштейн, Балакирев, Римский-Корсаков, Мусоргский (разр. наша.— В. Я.) и т. д.». Других поводов для упоминания имени и творчества этого представителя «Могучей кучки» не было, а непосредственный взгляд Чайковского на своего, признаваемого ныне гениальным, современника имеется в переписке Петра Ильича (см. письмо к Н. Ф. Мекк, т. III, стр. 310–311).