А. В. Химиченко. Воспоминания из далекого прошлого
С именем Московской консерватории у меня связаны самые дорогие воспоминания.
Директором консерватории был в то время ее основатель, знаменитый Н. Г. Рубинштейн, а блестящую плеяду выдающихся музыкантов — моих учителей — возглавлял Петр Ильич Чайковский.
П. И. Чайковский был не только моим учителем, он был также моим другом и оставался им до конца своей жизни.
Мы, ученики консерватории, и я в том числе, П. И. Чайковского боготворили и с жадностью следили за каждой нотой, выходившей из-под его гениального пера.
Помню как сейчас, как мы больно переживали враждебное отношение к нему музыкальной критики того времени, в частности знаменитого Серова, находившегося тогда на вершине своей популярности, но не обратившего никакого внимания на Чайковского1. Но как бесконечно радовались мы, учащиеся, когда его друг Н. Г. Рубинштейн, первый угадавший гений Чайковского, всеми силами поддерживал его творчество, появлявшиеся произведения Чайковского немедленно исполнялись в симфонических концертах под гениальным управлением Н. Г. Рубинштейна, точно так же и фортепианные пьесы Чайковского сам Н. Г. Рубинштейн играл во всех своих концертных выступлениях.
Первая моя встреча с П. И. Чайковским вне стен Московской консерватории произошла в Киеве в конце августа 1877 года2. В темную, так называемую «воробьиную», ночь я возвращался домой. Шел дождь. И вот на углу Крещатика и Лютеранской улиц (там, где сейчас находится универмаг, а тогда был небольшой двухэтажный дом)3 я в темноте услышал характерную, хорошо мне знакомую походку Петра Ильича. Я его громко окликнул и не ошибся — это был он. Мы пошли вместе в гостиницу, где он остановился. Я был поражен его осунувшимся болезненным видом. На следующее утро я Петра Ильича проводил на вокзал, он уезжал отдохнуть к своей сестре в Каменку.
Он только что пережил тяжелую душевную драму: незадолго до этой встречи он, неожиданно для всех знавших его, женился на одной ученице консерватории, а спустя три месяца, так же внезапно, разошелся с ней. Испытанное при этом тяжелое потрясение едва не стоило ему жизни4.
Оправившись от болезни, Петр Ильич деятельно приступил к сочинению «Евгения Онегина» (задуманного еще до болезни). Свою нежную любовь к ученикам он подчеркнул тем, что посвятил лирические сцены «Евгения Онегина» нам — учащимся консерватории. В 1879 году опера была поставлена на одном из консерваторских спектаклей исключительно в исполнении учащихся под управлением Н. Г. Рубинштейна. Этот спектакль остался для нас знаменательным событием на всю жизнь. Для меня же лично одна из репетиций «Евгения Онегина» осталась особенно памятной, и вот почему.
В день генеральной репетиции5 в московском Малом театре я заболел, о чем предупредил Н. Г. Рубинштейна. Заменить меня было некем, и я, несмотря на сильную зубную боль, вынужден был играть. В одном месте Н. Г. Рубинштейн остановил репетицию и со свойственной ему резкостью сделал мне замечание. Обиженный, я встал и ушел из оркестра. Н. Г. Рубинштейн тут же сгоряча во всеуслышание распорядился исключить меня, выпускного ученика, из консерватории. Лишь благодаря вмешательству П. И. Чайковского вся история закончилась полным примирением, тем более что Н. Г. Рубинштейн любил меня, а я со своей стороны был обязан Николаю Григорьевичу если не всем, то очень многим в моей жизни, и его хорошее отношение ко мне осталось неизменным.
Вне консерватории, еще в годы моего учения, мы часто встречались с Петром Ильичом у Зверева, где бывали Зилоти и Н. Г. Рубинштейн. Когда после окончания консерватории я начал педагогическую работу в Киевском музыкальном училище, между нами началась переписка. Во время своих наездов в Киев Петр Ильич несколько раз навещал меня, интересовался моей работой.
Необыкновенно чуткий, добрый, отзывчивый, Петр Ильич не мог никому отказать в просьбе. Однажды в один из своих проездов через Киев, обедая со мною в гостинице, Петр Ильич рассказал, как один молодой виолончелист был у него и просил дать ему рекомендательное письмо в оркестр московского Большого театра. Такого письма Петру Ильичу, видимо, не хотелось дать, и все же, когда молодой музыкант пришел, он усадил его с собой обедать и тут же за столом написал ему письмо. В тот же день вечером нам пришлось быть на гулянии в саду. В симфоническом оркестре играл на контрабасе мой товарищ по консерватории. Он был одинок, жил в нужде и притом часто болел. Когда Петр Ильич узнал об этом, он отложил свой отъезд из Киева только затем, чтобы уплатить долги моего товарища и дать ему возможность уехать в Москву.