А. И. Брюллова. П. И. Чайковский
Хотя он, как все композиторы, любил дирижировать, но, в сущности, это было ему не по темпераменту. Из него никогда не выработалось бы не только первоклассного дирижера, как, например, волшебник Никиш, но даже просто очень твердого хозяина своего оркестра16. Помню живо, как он разучивал с хором и оркестром к юбилею Рубинштейна его «Вавилонское столпотворение». Это действительно было столпотворение; приехавший из Москвы хор консерватористов плохо разучил свою партию, с петербургским, конечно, не спелся, оркестр не привык к чужому дирижеру. Петр Ильич, красный, несчастный, метался от одних к другим, вытирая лоб, стучал палочкой, увещевал, а результат не отвечал его усилиям. И на самом концерте оратория (правда, очень сложная и трудная вещь) прошла не очень гладко17.
Когда Петр Ильич гостил у нас в деревне, где мой первый муж был управляющим18, его день был строго распределен. Утром он всегда писал, каждый день садился за работу, приходило ли вдохновение или нет. «Иногда я напишу две-три строчки, да и те часто зачеркну на другой день, а все же я дисциплинирую свои мысли, приучаю их к порядку. Нет-нет и придет счастливая мелодия, удачная музыкальная фраза. Иногда пишется легко, само собой, иногда трудновато, но я не унываю, не бросаю работы, и в конце концов труд мой увенчивается успехом».
Он жил у нас в отдельном флигеле, ему туда носили утром кофе, и до раннего деревенского обеда он не показывался, и никто, даже брат, не нарушал его одиночества. После обеда во всякую погоду он отправлялся гулять по степному солнцепеку, потом купался и приходил, довольный и свежий, к пятичасовому чаю. И весь вечер он уже проводил с нами; мы музицировали, читали вслух, болтали, иногда винтили. Петр Ильич очень любил отдыхать за картами и, как ребенок, радовался, когда к нему приходила шлемовая игра. Из книг он больше всего любил мемуары, особенно из русской жизни; в путешествиях его неизменно сопровождали номера «Русской старины». До чего он близко принимал к сердцу то, что читал, показывает маленькая деталь: я увидела у него на столе совсем истерзанный экземпляр только что вышедшего «Pot-Bouille» («Накипь» — фр.) Золя. «А это я читал,— сознался он,— и так вознегодовал на цинизм автора, что отшвырнул книгу далеко (он читал в лесу). Ну а все-таки он талантлив, нельзя не взяться опять за нее и не дочитать».
Несмотря на все невзгоды, в последние годы жизни Чайковского он поздоровел и нервы его пришли в более устойчивое равновесие, он стал чаще выступать как дирижер, бывать в артистических кружках. Избегая городского шума и суеты, он последние годы нанимал дачу в окрестностях Москвы, около Клина. Конфузливость его тоже сгладилась. Между ним и публикой установилась твердая симпатия и тесная связь; его любили, понимали. Он перестал сомневаться в себе. 25 апреля — день его рождения — в последний год его жизни, будучи в Петербурге, он пригласил к обеду человек пятнадцать самых близких19. Было уютно, оживленно, Петр Ильич был веселый, в духе; когда подали шампанское, я обратилась к нему: «Петр Ильич, у меня к вам просьба: напишите фортепианный квинтет — в pendant к вашему бессмертному трио. И посвятите мне»,— прибавила я шутя. Он схватился за голову. «Что вы говорите? И что вы требуете от меня? Ведь это самая трудная вещь — писать камерные вещи с роялем (Раньше, до написания трио, он утверждал, что не понимает, как можно справиться с задачей написать вещь для рояля со струнными инструментами.). И знаете,— прибавил он, улыбаясь своей милой, несколько виноватой улыбкой,— мне пятьдесят три года, я седой, лысый, я имею вид старика, а между тем я чувствую в себе столько нетронутых сил, во мне столько музыкальных мыслей и образов, которые рвутся наружу, что, будь сорок восемь часов в сутках, я, кажется, не успел бы воплотить все, что реет в моем воображении. Да и почитать хочется, встречаться с близкими, переписка у меня обширная. Где мне найти время исполнить вашу просьбу?»
Это было в апреле, а ровно через шесть месяцев его не стало...