Й. Б. Фёрстер. Воспоминания о П. И. Чайковском
Нет, это не просто гордость за прошлое и даже не хвала ему, если я скажу, что мы любим Национальный театр горячей любовью. Ведь мы были свидетелями его закладки, участниками сбора средств на строительство. Мы с тревогой следили за тем, как он вырастает из влтавских волн, восхищались его величественностью, оплакивали его гибель в пламени пожара и с неослабевающим восторгом смотрели, как он снова рождается из пепла, становясь еще более величественным и совершенным1.
Театр был средоточием всей общественной жизни, надеждой и обещанием, он был общим делом. В газетах ежедневно появлялись сообщения из Национального театра, где говорилось о том, что делается на сцене и за кулисами. Каждая премьера становилась событием. Репертуар, прежде всего оперный, пополнялся новинками, как правило, из Франции и Италии. И особенно радостно было встречено появление славянских произведений: «Руслана» Глинки и «Гальки» Монюшко. Симфонических концертов почти не проводилось, и поэтому имя Чайковского знал лишь узкий круг специалистов.
А мы любили Россию, чувствовали родственный характер русского искусства, понимали пленительную и загадочную красоту русской души, которую научились постигать через Чехова и Толстого2. Поэтому мне не нужно описывать, как приняли «Евгения Онегина» Пушкина, как отнеслись к известию о том, что композитор Петр Ильич Чайковский приедет в Прагу на премьеру [своей оперы]3. Оперу подготовил к постановке первый дирижер Адольф Чех. Его достоинством, недостаточно оцененным, была ритмическая точность, далекая от небрежности, которую внесли в театр оперетта, со своим parlando (parler le couplet) (Исполнение «говорком», ритмически свободное — ит.- фр.), и равнодушное «проговаривание» речитативов в старых операх.
Главные партии были поручены молодым, в то время самым популярным, солистам — [Фёрстеровой-] Лаутереровой (Татьяна), Панцнеровой (Ольга), Бенони (Онегин), Флорианскому (Ленский) и Гешу (Гремин)4. Они обладали на редкость свежими голосами, незаурядным актерским дарованием, и у них были не только способности, но и желание и задор молодости. Маэстро Чайковский приехал за несколько дней до премьеры и неожиданно появился на репетиции солистов с фортепиано. Он настолько увлекся, что в большой сцене Татьяны во второй картине вдруг перестал играть и заплакал. Своей добротой, деликатностью и мужественной красотой он завоевал сердца всех уже во время этой первой встречи.
Театральные новости вскоре стали известны общественности и достигли кульминации, когда русский маэстро заявил, что будет дирижировать на премьере. Даже долгие годы не стерли в моей памяти воспоминания об этом первом представлении «Евгения Онегина». Небывалый успех. Сцена и зрительный зал в сладостном упоении. Дарящие радость и разделяющие ее — в братских объятиях. Уезжая из Праги, Чайковский несколько раз повторил: «Счастлив, счастлив», а его произведение не только завоевало успех, но и надолго сохранило симпатию публики.
Небезынтересно и то, каким нам представляется «Онегин» сегодня, когда в искусстве господствуют иные течения и когда мы, благодаря непосредственным связям и изучению, узнали русское искусство и русского человека. Самое сильное впечатление на нас производит все истинно русское, самобытное. Французское влияние, которое раньше отмечали у Чайковского, словно исчезло из партитуры — духи уступили место здоровому аромату полевых цветов,— и все произведение стало еще ближе нашим сердцам. Грация, очаровательная легкость, элегантность, оживленное движение, вначале приводившие критиков к ошибочным выводам, сохранились. Однако на их фоне большую рельефность приобрела мелодика, с ее внутренним жаром, напевностью и драматичностью, полнее раскрылись бурный водоворот жизни, с ее правдивостью, и особенно то, что невозможно передать словами и чем наделила музыку Чайковского душа народа: нечто таинственное, привлекательное, загадочное и вместе с тем захватывающее, нечто волшебное, по-детски чистое и по-старчески мудрое,— то есть все, что нашло в ней свое выражение.
Я люблю Чайковского таким, каким он был, и его сочинения, с их редчайшими достоинствами и едва уловимыми недостатками, присущими любому творению рук человеческих. То, что меня захватило,— осталось мне дорого, а с остальным я примирился. Моего впечатления не нарушает некоторая перегруженность звучания увертюры «1812 год»; не мешает мне, а скорее наоборот, трогает побочная тема первой части «Патетической симфонии»; я с удовольствием слушаю мечтательное Andante cantabile из op. 11. А когда глухо прозвучит трагический эпилог богатой впечатлениями жизни композитора — последняя часть Шестой симфонии, написанной руками, сложенными для молитвы, и сердцем, полным покорности и сострадания, я вижу перед собой этого дорогого человека и великого художника, и мою душу наполняет одно чувство — благодарность.
Комментарии:
Фёрстер Йозеф Богуслав (1859—1951) — чешский композитор, музыкальный ученый и педагог.
Знакомство Чайковского с Фёрстером произошла в Праге в 1888 г. Позднее Й. Б. Фёрстер присылал Чайковскому свои произведения с просьбой высказать свое мнение. Петр Ильич тем охотнее исполнял эту просьбу, что был высокого мнения о композиторском даровании: чешского музыканта. Издания произведений Й. Б. Фёрстера с дарственными надписями Чайковскому и его письма хранятся в ГДМЧ.
Опубликовано: Narodni divadlo. List divadelni prace.— Praha, 1930, s. 4—5, 20; Воспоминания о Чайковском, изд. 2, с. 295—297; изд. 3, с. 296—298. Перевод Ю. А. Шкариной.
1 Пражский Национальный театр был основан в 1862 г. В течение 20 лет народ собирал средства и заботливо следил за строительством здания. Тем временем функционировал так называемый «Временный» театр. В 1881 г. театр был открыт, но возникший пожар нанес ему большие повреждения. Восстановление театра осуществлялось на новые народные средства, и лишь в сезон 1882/83 г. театр начал работать регулярно.
2 Композитор писал свои воспоминания в преклонном возрасте, чем только и можно объяснить упоминание Чехова и Толстого в таком контексте. Вряд ли произведения Чехова могли быть известны в Праге в 1888 г.
3 См. коммент. 9 к воспоминаниям Ф. А. Шуберта.
4 На премьере партию Гремина пел не Геш, а Гинек.