В. Б. Бертенсон. Листки из воспоминаний
Говорят, что Петр Ильич был мизантроп. Так ли это?
Правда, он избегал людей и лучше всего чувствовал себя в одиночестве, и это до такой степени, что даже такие близкие его сердцу люди, как сестра и братья, бывали ему в тягость и в некоторые периоды он по временам был счастлив тогда, когда, кроме слуг, при нем никого не было. Правда, всякий человек, нарушивший его правильный строй жизни и вторгавшийся к нему без спроса, был ему «личный враг». Правда, в особенности во время артистических триумфов за границей и в русских столицах, по рассказам очевидцев, «удрать» от поклонников и спрятаться от друзей было заветнейшим и непрестанным его желанием.
Но все это происходило отнюдь не от нелюбви к людям, а напротив, от избытка любви к ним. Кто знаком с его биографией, тот знает, что вся его жизнь была любовь ко всему существующему; от букашки до человека, от фиалки до благоуханного и яркого творения молодого художника, всему и всем он желал блага и истинно был счастлив только, когда ему удавалось кого-нибудь осчастливить, кому-нибудь помочь и что-нибудь прекрасное поддержать.
Петр Ильич не любил лечиться и боялся докторов. Нуждался же в лечении постоянно.
В превосходно написанной Модестом Чайковским «Жизни Петра Ильича Чайковского», к сожалению, в широких кругах у нас мало распространенной, переведенной на несколько языков (в Англии, например, капитальный этот труд вышел уже вторым изданием), есть указание, что единственный на свете врач, которого Петр Ильич не боялся и к которому обращался за советами, был я.
Болел Петр Ильич с малых лет. Основная болезнь его, крайняя нервность, проявлялась у него, по словам его братьев, не только в детстве, но и в юности.
В детстве Петр Ильич очень часто пробуждался среди ночи в истерических припадках; в зрелые же годы нервность эта выражалась у него в бессонице и в явлениях, которые он называл «удариками», то есть во внезапном пробуждении от какого-то толчка, с ощущением непреодолимого ужаса. Эти «ударики», временами повторяясь почти каждую ночь, доводили его до ненависти к постели, длившейся иногда месяцами, и тогда он засыпал не иначе, как в халате, то сидя в кресле, то прикорнув на диване.
Но главное страдание, не покидавшее его после тридцатилетнего возраста, причинял ему катар желудка, выражавшийся в постоянной изжоге и иногда в катаре кишок. В семидесятых годах он научился спасаться от изжоги при помощи соды, причем в первый раз, когда ему какой-то знакомый рекомендовал это средство, сказав, что надо положить ложку соды на стакан воды, Петр Ильич перепутал и взял полстакана соды на ложку воды...
Несмотря на плачевные результаты этой первой пробы лекарства, с тех пор нельзя было себе представить Петра Ильича без баночки с содой, без пастилок виши в кармане.
При этом, что всего удивительнее, аппетит у него всегда был превосходный при полном отсутствии всякой разборчивости в еде. Он всегда хвалил все, что ему подавали, и в поздние годы, когда жил своим хозяйством, часто призывал и осыпал похвалами своих поваров и поварих, не всегда имея на своей стороне гостей, которым оставалось только переглядываться, чтобы не противоречить и не огорчать хозяина.