Жизнь Чайковского. Часть I (1840 — 1852)
Глава V
Кроме драгоценнейших для биографа рассказов о детстве Петра Ильича, Фанни сохранила тетради своего любимца, в которых он, в часы досуга, писал свои сочинения, преимущественно в стихах, и где записывал на память то, что наиболее заинтересовывало его из приобретаемых познаний. Расстаться с этими реликвиями своего прошлого старушка не решилась. «Все, что написано рукой Пьера, я могу отдать только после смерти: эти дорогие листы составляют часть моих самых дорогих воспоминаний», — говорит она в одном из своих писем. Позволить же снять копию с них она охотно согласилась.
Но, говоря об этих тетрадях, я должен предупредить читателей, что содержание их художественно-литературного значения, даже в зародышном виде, никакого не представляет. Однако, интерес их от этого нисколько не становится меньшим. Припомним, во-первых, что пишет их семилетний мальчик, пишет исключительно для себя, а стало бьгть искренно и правдиво, при обстановке, совершенно исключающей возможность заподозрить его в желании порисоваться благородством чувств, а просто потому, что ощущает непреодолимую жажду излить обуревающие его душу хотя смутные, но возвышенные стремления; припомним затем, что ребенок этот не будущий поэт, а музыкант. Остается документ, не только имеющий глубокий интерес для биографии самого Петра Ильича, заключающий в себе зародыш и объяснение его будущего направления, но и документ, важный вообще в изучении развития художественного таланта. С этой точки зрения собрание этих ребяческих стихотворений, восклицаний и заметок обращается в рукописное свидетельство рано проснувшейся потребности духа высказаться, когда настоящая форма для этого еще не найдена. В них будущий художник стучится не в ту дверь, через которую ему суждено было явить себя свету, и при чтении этих детских излияний улыбка снисхождения к уродливости их, в начале, невольно сменяется чувством умиления к концу от созерцания трогательности и высоты настроения души мальчика. А это-то настроение для нас интересно и значительно.
Тетрадей всего две, но кроме того есть несколько отдельных листиков. Почерк некрасивый, но для ребенка семи лет поразительно установившийся и очень свободный. В начале каждого сочинения заметно намерение написать его как можно красивее. Особенно старательно вырисовываются заглавия, даже с претензиями на каллиграфические украшения в виде разных завитушек, но к концу терпения не хватает, и остальное почти всегда написано кое-как. Вообще внешний вид этих тетрадей носит отпечаток полной непринужденности и даже небрежности. Напоказ так не пишут. Стихотворения чередуются с выписками из книг, иногда с попытками нарисовать домик, черновыми письмами и отдельными словами, не имеющими связи ни с предшествующим, ни с последующим. Чрезвычайно интересно, что чаще всего без всякого повода встречается слово «Бог» — иногда просто, иногда в виньетке. Есть ли это просто каллиграфическое упражнение в слове, которое писать ему казалось занимательно, отражение ли того, что постоянно затрагивало и притягивало его детский ум под влиянием набожной гувернантки к размышлению, — сказать трудно, но, судя по некоторым стихотворениям, обращенным к Богу, можно склоняться к последнему объяснению.
Первая тетрадь начинается не с самостоятельного сочинения, а с перевода на русский язык «Разговора г-жи де Вертейль с дочерью Полиной о пяти чувствах», из французского учебного пособия г-жи Амабль Тастю «L’education maternelle». Так как это первый образец владения ученика Фанни русским языком, то я приведу выписки из него, сохраняя во всех подробностях правописание переводчика. Насколько помнит Фанни, труд этот был предпринят по собственному почину мальчика.
«Г-жа de Verteulle. Ты права; ты можешь действовать, а кукла твоя не может; но не видела ли ты коляску маленького брата твоего? она действует тоже.
Полина. Да, маменька, конешно когда Анета дергает его в переде или толкает з зади, дак конешно она действует. Но мне не нужно, чтобы мне действовали меня бы толкали з зади или дегали в переде. Посмотрите, как я умею бегать и скакакать одна!..»