Жизнь Чайковского. Часть III (1861 — 1865)
В числе светских друзей Петра Ильича, сохранявших с ним прежние отношения, несмотря на перемену в нем происшедшую, был некто князь Алексей Васильевич Голицын. Он не только не отвернулся от бедного учителя музыки и консерваториста, но, напротив, отнесся к нему с большим сочувствием, чем прежде, помогал найти уроки, часто звал к себе на роскошные обеды и ужины и, наконец, уговорил провести вместе с ним лето в его великолепном поместье, Тростинце, Харьковской губ. Петр Ильич не имел средств, чтобы согласно своему желанию отправиться к сестре, в Каменку: железной дороги тоща не было, а путешествие в дилижансе до Киева очень дорого стоило, и поэтому, коща князь Голицын предложил ему занять пустое место в его дормезе от Москвы до Харькова, то выбора не оставалось, и все лето 1864 г. он провел в Тростинце.
Пребывание это оставило в Петре Ильиче воспоминание чего-то сказочного. Никоща до этого он не был окружен такой роскошью и великолепием. Свобода ему была предоставлена полная; местоположение оказалось чудное, прогулки разнообразные, одна другой лучше. По утрам и днем он проводил время за работой и в одиноких экскурсиях и только в часы обеда и по вечерам сидел в обществе князя и его гостей.
Чтобы дать понятие о том, с каким вниманием относился к своему гостю хозяин, достаточно упомянуть о том празднестве, которое он устроил 29 июня в честь Петра Ильича. Днем, после обедни, был торжественный завтрак, а вечером имениннику перед ужином, коща уже стемнело, было предложено сделать прогулку в экипаже. Обыкновенно этого не делалось, потому что все знали, что он предпочитает ходить один пешком. Но на этот раз приглашения были так настойчивы, что пришлось согласиться. Коляска направилась в лес, ще вся дорога была обставлена пылавшими смоляными бочками, а в павильоне среди чащи был устроен праздник для народа и роскошный ужин в честь виновника торжества.
Из писем Петра Ильича об этом лете сохранилось только одно, к сестре, от 28 июля.
«Милая Саня! Напрасно ты думаешь, что меня нет в Каменке потому, что у Голицына мне так хорошо, что я не могу с ним расстаться. Я не скрываю, что мне здесь очень хорошо, но не сомневаюсь в том, что у тебя, с твоим мужем, детьми и всем вашим семейством, мне было бы гораздо лучше. Но как сердце меня ни тянет к тебе, а рассудок ясно говорит, что по весьма многим, очень веским причинам следует мою поездку в Каменку отложить до будущего лета и уж тогда прямо из Петербурга, на все три месяца. Чтобы ты не думала, что я недостаточно стремлюсь к вам душой, я тебе скажу, что перед отъездом из Петербурга я хлопотал ехать прямо к тебе, но обстоятельства этого не позволили. Сюда же я приехал, надеясь без особенных неудобств пробраться к тебе.
Благодарю за письмо; оно меня действительно успокоило: я немножко боялся, чтобы ты не сердилась. Живу я очень покойно и кроме Голицына никого не вижу. Скажи Вере Васильевне, что «Гроза» моя сильно подвигается, и что она (т. е. В. В.) рискует услышать ее в Русском музыкальном обществе».
Как видно из последних строк этого письма, здесь же, в Тростинце, Петр Ильич сочинил и оркестровал ту из дошедших до нас задач свободного сочинения, которой суждено было стать первым по времени произведением в списке его самостоятельных творений.
Чуть ли не с тех пор, что он посвятил себя музыке, его мечтой было написать оперу на сюжет его самой любимой русской драмы — «Грозы» Островского. И вот, когда ему было задано А. Рубинштейном на лето 1864 г. сочинить оперную увертюру, он, естественно, избрал давно уже пленявшую его тему. На 30-й странице хранящейся у меня оркестровой задачи 1863 — 1864 г. (инструментовка двух вариаций из «Симфонических этюдов» Шумана) сохранился набросок карандашом программы будущей увертюры: «Вступление: адажио (детство Катерины и вся жизнь до брака), аллегро (намеки на грозу): стремления ее к истинному счастью и любви. Аллегро appassionato (ее душевная борьба). Внезапный переход к вечеру на берегу Волги: опять борьба, но с оттенком какого-то лихорадочного счастья. Предзнаменование грозы (повторение мотива после адажио и его дальнейшее развитие). Гроза: апогей отчаянной борьбы и смерть».
В какой мере программа эта соблюдена в настоящем виде увертюры, не берусь судить, но могу добавить к ней мое ясное воспоминание, что когда Петр Ильич играл нам свое новое произведение, то поминал об изображении Кабанихи в первом аллегро. Эта же увертюра была той, за которую обрушился гнев А. Рубинштейна на неповинного Лароша.
Следующим самостоятельным сочинением ученической эпохи, избегшим участи других консерваторских задач, т. е. погибших или хранящихся у меня без исполнения, были «Характерные танцы», впоследствии вошедшие в несколько измененным и дополненном виде балетным номером в оперу «Воевода». Точно определить время их создания трудно, но безошибочно можно сказать, что к весне 1865 г. они уже были вполне кончены и готовы к публичному исполнению.