Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
По отчету «Современной летописи» об этом событии, он сказал следующее:
«Наш многоуважаемый и многолюбивый директор, Н. Г. Рубинштейн, только что выразил желание, чтобы вновь открываемая Московская консерватория достигла со временем тех блистательных результатов, которыми уже может гордиться Петербургская. Если заведению этому, благотворное влияние которого мне пришлось испытать на себе, действительно суждено ознаменовать себя в истории русского искусства замечательными заслугами, то главным виновником славы его будет человек, инициативе которого она обязана своим существованием». Затем, сказав несколько слов с чувством благородной признательности о достоинствах Антона Григорьевича Рубинштейна как артиста и человека, г. Чайковский выразил желание, чтобы воспитанники консерватории, имея такой образ совершенного артиста перед глазами, выходили из заведения людьми, для которых существует один интерес — интерес искусства, которые добиваются одной славы — славы честного художника. Речь свою г. Чайковский закончил следующими словами: «господа, полный чувства любви и благодарности, я пью за здоровье моего гениального учителя, Антона Григорьевича Рубинштейна».
Судя по отзывам печати («Голос» № 244, 1866 г. Тут поднялся молодой, даровитый профессор консерватории П. Чайковский и в теплых, необыкновенно красноречивых словах предложил тост за своего, как он выразился, «гениального учителя А. Г. Рубинштейна».) и одного из немногих участников этого обеда, оставшихся в живых, Н. Д. Кашкина, «эта речь произвела весьма хорошее впечатление, во-первых, благодаря содержанию, а во-вторых, потому что была хорошо сказана». И к этому можно отнестись с полным доверием, так как до самой смерти Чайковский оставался верен культу личности Антона Григорьевича. Несмотря ни на что, имя Рубинштейна как артиста и деятеля вызывало всегда такое восторженное одушевление Петра Ильича, которое не могло не сообщаться окружающим.
«После обеда, — продолжает Н. Кашкин, — затеяли музыку. Вновь приглашенного виолончелиста Коссмана никто еще не слыхал, кроме Н. Рубинштейна, и всем хотелось услышать его, как одного из наиболее знаменитых виртуозов в Европе. Но Чайковский решил, что первой музыкой во вновь открытой консерватории должна быть музыка Глинки, а потому сыграл сам, наизусть, увертюру «Руслана и Людмилы». Конечно, все остались довольны, в особенности мыслью им руководившею, хотя и самое исполнение было хорошо. После увертюры были сыграны трио Бетховена (И. Венявский, Ф. Лауб и Б. Коссман) и его же соната для фортепиано и виолончели (Н. Рубинштейн и Коссман)».
Прилив новых товарищей по делу музыкального просвещения москвичей, сопряженный с открытием консерватории, лишь в незначительной степени расширил интимный кружок приятелей Петра Ильича. «Между профессорами консерватории он тогда не был ни с кем близок, — говорит Н. Кашкин. — Он восторгался несравненной игрой Ф. Лауба, но сблизиться с ним не мог, во-первых, потому что Лауб, кроме музыки и ружейной охоты, ничем не интересовался, а во-вторых, помехой был язык. Лауб говорил только по-немецки и едва начинал изъясняться по-русски, а Чайковский несколько понимал немецкий язык, но говорил на нем с большим затруднением. Больше точек соприкосновения было у него с Коссманом, превосходным виртуозом, отличным музыкантом, образованным человеком вообще, к тому же прекрасно владевшим французским языком. О нем Чайковский сохранил самое лучшее воспоминание и навестил его впоследствии, в девяностых годах, во Франкфурте, где он состоит профессором консерватории и в настоящее время. С И. Венявским знакомство Чайковского было кратковременно, ибо он после первого полугодия вышел из консерватории и позже с ним не встречался. Иногда мы собирались по вечерам у Александра Ивановича Дюбюка, очень радушного и хлебосольного хозяина. Петр Ильич восхищался его действительно замечательной игрой на фортепиано: в исполнении сочинений Фильда и вообще композиции того времени ему не было равного. Кроме того, Дюбюк был всегда веселым, чрезвычайно остроумным рассказчиком и собеседником. К числу прочих талантов он присоединял еще талант повара и готовил тут же, при нас, превкусные ужины».