Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
Г. А. Ларош, тоже хорошо знавший его в это время, так говорит о князе Владимире Федоровиче:
«В 1866 г. он, уже переживший свою литературную знаменитость, при свойственной ему кротости и благодушии не пользовался среди московских музыкантов всем тем авторитетом, на которое имел бы право. В действительности это был любитель сведущий и ученый: он не только прочел тьму книг по предмету музыки (как, кажется, по всем другим), но мог написать и самостоятельную контрапунктическую работу. Мешала ему разве всегдашняя склонность выдумывать что-нибудь экстренное и курьезное. В данное время, т. е. в середине шестидесятых годов, он увлекался циферной методой хорового пения Шеве и особенно русскими народными песнями, в тональности которых он нашел какие-то законы, совершенно особенные. Можно подумать, что он был надутый и тщеславный педант. Напротив, это был поэтический и кроткий старичок, очаровательно любезный, полный доброты, склонный к энтузиазму, приветливый ко всем, а в особенности к молодому таланту, и в то же время поражавший многосторонней ученостью и отзывчивостью.
Кабинет его, полный книг, музыкальных инструментов, чучел и каких-то непонятных нам физических аппаратов, походил на комнату Фауста. Да и сам Одоевский со своей ненасытной жаждой знания и идеальным полетом души имел в себе нечто фаустовское. При этом он любил общество и хотя был небогат, охотно давал маленькие обеды, к которым иногда сам приготовлял какое-нибудь экстренное, выдуманное им блюдо. По пятницам вечером у него собирались гости, и здесь наряду с великосветской красавицей, приехавшей в вырезном лифе, можно было видеть скромных ученых, артистов, даже учеников консерватории, одетых во что Бог послал. Хотя княгиня всегда присутствовала, но чай князь делал сам, причем словесно учил, как наливать; сначала класть сахар, потом лимон, потом налить горячей воды и уже потом крепкого чая. В музыке он не принадлежал ни к какой партии: как его двери для всех сословий, так его сердце было открыто для всякого серьезного направления. Кажется, что при своей энциклопедической отзывчивости, живости ума и склонности во всем находить хорошее, он и сам затруднился бы сказать, какое из современных направлений ему больше нравится. Влияния на молодое поколение он не имел никакого, для этого требуется энергия и резкость, соединенные с некоторою односторонностью, качества чуждые его богатой и уступчивой натуре».
В мире литераторов и актеров у Петра Ильича в это время завязываются приятельские отношения с А. Н. Островским и П. М. Садовским. Симпатию этих двух великих художников ему удалось завоевать исключительно обаянием своей личности, так как ни драматург, ни актер никакого особенного интереса к музыке не выказывали. Садовский особенно сильно полюбил Петра Ильича и относился к нему с какою-то влюбленностью. Угрюмый, несловоохотливый, скупой на выражения сочувствия и в высшей степени самобытный во всех приемах в частной жизни, он самыми неожиданными способами заявлял свою нежность молодому музыканту. Так, между прочим, рассказывает последний в одном из писем, «он выказывает мне свою любовь таким образом: за ужином (в Артистическом кружке) ему подают большое яблоко; он его тщательно чистит, режет на кусочки и дает их мне понемножку, приговаривая: «ох, батюшка, ох, голубчик!» Лишь когда уже последний кусочек яблока съеден, мне позволяется уйти из кружка». Дружба с Садовским, особенно усилившаяся позже, в 1868 году, кроме приятного сознания исключительной приязни исключительного человека, ничего не принесла. Тоща как знакомство с Островским в самом своем начале имело большое значение для Петра Ильича: Александр Николаевич обещал написать ему либретто для оперы. Как выше уже было сказано, любимой мечтой начинающего композитора, еще учеником консерватории, было написать оперу на сюжет «Грозы». Очень вероятно, что при первых же встречах со своим давнишним любимцем-писателем Петр Ильич высказал ему свои помыслы, но так как на сюжет «Грозы» писалась в то время опера Кашперовым, то Островский изъявил согласие сделать либретто из «Воеводы», как самой подходящей из его вещей для музыкальной иллюстрации.