Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
Приводимая выдержка взята из письма, помещенного в «Современной летописи», которое С. А. Рачинский счел долгом написать Ларошу по поводу его крайне резкой статьи о первом исполнении в Москве нового произведения Петра Ильича. В этой обширной статье критик, вообще недружелюбно отзываясь об увертюре и хваля только среднюю часть, анданте, между прочим нападал на композитора за несоответствие музыки с программой, за то «что пьеса его скорее похожа на изображение сражения, восстания или стихийной катастрофы, чем на мрачный монолог разочарования».
С. А. Рачинский хотел смягчить хоть этот упрек заявлением, что мрачное стихотворение Батюшкова не есть программа, а только эпиграф увертюры, но вызвал только вторую рецензию Лароша, еще более резкую.
Несмотря на строгие отзывы «Современной летописи», самое исполнение «Фатума» в Москве, в симфоническом собрании Русского муз. общества, имело успех у публики и, по словам автора «значительный»; судя же по тому, что Петр Ильич после этого исполнения считал «Фатум» лучшим произведением из всего, что написал до сих пор, добавляя, что «так говорят и другие», видно, что, кроме Лароша, музыкантам и друзьям эта вещь понравилась.
Почти одновременно с Москвой «Фатум» был исполнен и в Петербурге под управлением М. Балакирева, тоже в симфоническом собрании (девятом) Русского муз. общества. Здесь увертюра не понравилась никому: и публика аплодировала мало, и музыканты остались ею недовольны.
Тем не менее Ц. А. Кюи, всего во второй раз упоминая имя Чайковского в своих музыкальных рецензиях, по поводу «Фатума» отнесся к начинающему композитору не так сурово, как к консерваторскому ученику за его кантату на торжественном акте консерватории. В новой симфонической фантазии, по его мнению, много есть плохого, начиная с эпиграфа («этой ипохондрической философии седого Мельхиседека, комически для современного уха рифмованной Батюшковым»), затем плохо вступление (allegro), проникнутое не трагическим характером, как бы следовало, а «истинным карикатурным комизмом», однако же есть и музыка, «хоть не высокого полета, но красивенькая, тепленькая», «эффектна инструментовка» (с оговоркой, что «несколько грубовата»), потом гармонии «смелы и новы» (со второй оговоркой: «но там гае новы — некрасивы»), в общем же вся вещь «с начала до конца слушается с интересом».
Балакирев, которому посвящен был «Фатум», а с ним, несомненно, и все прочие члены «могучей кучки» его не одобрили.
«Ваш «Фатум» исполнен, — писал Милий Алексеевич, — и, смею думать, исполнен недурно, по крайней мере, исполнением остались довольны все. Аплодировали мало, что я приписываю безобразной трескотне в конце. Сама вещь мне не нравится: она не высижена, писана как бы на скорую руку. Везде видны швы и белые нитки. Форма окончательно не удалась, вышло все разрозненно. Ларош приписывает это тому, что вы мало сидите на классиках. По-моему, это произошло совершенно от другого: вы мало знакомы с новой музыкой.
Классики вас не научат свободной форме. В них вы ничего не увидите нового, вам неизвестного. Все, что вы там узрите, уже вам известно, еще с той поры, коща вы на школьной скамье благоговейно внимали мудрым трактатам Зарембы о связи формы «рондо» с первым грехопадением человека. В том же концерте исполнялись «Прелюдии» Листа. Посмотрите, какая там чудная форма, как все естественно вытекает одно из другого! Нет никакой пестроты, или посмотрите на «Ночь в Мадриде» Глинки, как там мастерски связаны темы и все отделы увертюры: этой-то внутренней, органической связи и нет у вас в «Фатуме». Я привел в пример Глинку нарочно, потому что вы, как видно, много сидите на нем и по «Фатуму» я видел, что вы не можете отделаться от впечатления хора «Погибнет!» (Из 4 действия «Руслана».). Стихи, выбранные вами в эпиграф, ни на что не похожи. Это безобразные стишищи. Уж если вы хотите предаться байронизму, то что бы вам поискать подходящий эпиграф у Лермонтова? Думая сколько-нибудь скрасить стихи, я выпустил на программах два первые (Мельхиседек представлялся мне крайне комичным), но вышло, что я сделал глупость. Компания наша свирепо напала на меня и доказывала, что начало «Фатума» и есть сам Мельхиседек, вещающий громовые слова. Они правы (Из истории появления этого эпиграфа читатель видит, что нет.) и в этом случае, вы можете меня извинить только добрым желанием по возможности скрасить стишищи с рифмами «изрек» — «Мельхиседек», «слез» — «исчез». Пишу вам совершенно откровенно, будучи совершенно уверен, что вы не оставите намерения посвятить мне «Фатум». Посвящение ваше мне очень дорого, как знак вашей симпатии ко мне, а я чувствую к вам большую слабость».