Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
Я вам написал, так сказать, род, в котором я бы сочинил начало. Если бы я сочинял увертюру, то, воспламенясь этим зародышем, я бы высидел или, лучше сказать, выносил бы его во чреве своего мозга, и тогда было бы нечто живое и возможное в этом роде. Если бы настоящие строки возымели на вас некое благотворное действие, то я бьгл бы бесконечно рад. Я имею на это некоторую претензию, так как ваши строки действуют на меня отменно хорошо. Например, вследствие вашего письма я стал почему-то необыкновенно веселее, пошел гулять на Невский и ходил как-то вприпрыжку и даже кое-что сочинил для своей «Тамары», которую нужно бы мне приготовить к собственному концерту».
Затем 12 ноября, узнав, что увертюра сочиняется, Балакирев пишет: «Отменно радуюсь, что детище ваше формируется — животик ваш вырастает, и дай вам Бог благополучно разрешиться! Мне ужасно интересно знать, как и что у вас будет в увертюре, и я умоляю вас прислать мне то, что есть, причем обязуюсь ни слова вам не писать об этом, ни хорошего, ни дурного, покуда вещь не будет готова».
Когда же Петр Ильич исполнил это желание Милия Алексеевича и по окончании сочинения выслал главные темы, то Балакирев прислал следующий критический отзыв, имевший влияние на изменения, которые Петр Ильич сделал в увертюре позже.
«Обновляю исцелившуюся руку писаньем вам, мой милый Иерихонец (Шутливое прозвище москвичей.), и скажу вам, что зело обрадовался, получивши ваши наброски из новой увертюры. Так как она уже у вас готова и скоро даже будет исполняться, то я должен сказать вам откровенно (сие слово не должно быть понимаемо в смысле Зарембы) свое мнение о присланных вами темах. Первая тема мне совсем не по вкусу. Может быть, в разработке она достигает значительной красоты, но, написанная гольем, как вы мне ее прислали, она не представляет ни красоты, ни силы, и даже не рисует надлежащим образом характер патера Лоренцо. Тут должно быть нечто вроде хоралов Листа («Der Nachtliche Zug» (Fis-dur), «Hunnenschlacht» и «Св. Елизавета») с древнекатолическим характером, подходящим к православию, а между тем тема ваша носит совсем другой характер — характер квартетных тем Гайдна, гения мещанской музыки, возбуждающей сильную жажду к пиву. Тут ничего древнего, ни католического, а скорее рисуется мне гоголевский «комрад» Кунц, хотевший себе отрезать нос во избежание расходов на нюхательный табак. Впрочем, может быть, в разработке тема эта получает совсем другой характер, и тоща я откажусь от своих слов.
Что касается до выписанной вами Н-мольной темы, то это не тема, а очень красивое вступление в тему, и после С-дурной беготни должен бы быть необыкновенно сильный, энергический, мелодический рисунок. Полагаю, что оно так и есть, только вы, по ие-рихонству вашему, поленились мне выписать дальше.
Первый Des-дур очень красив, хотя гниловат, а второй Des-дур просто прелестен. Я его часто играю, и мне хочется расцеловать вас за него. Тут и нега и сладость любви и вообще многое, что должно быть очень по душе развращенному немцу Альбрехту. Одно только скажу вам против этой темы: в ней мало внутренней, душевной любви, а только фантастическое, страстное томленье, даже чуть-чуть с итальянским оттенком. Между тем как Ромео и Джульетта совсем не персидские любовники, а европейцы. Не знаю, поймете ли вы меня, что я хочу сказать, — я всеща чувствую в себе недостаток слова, коща пускаюсь в музыкальные рассуждения, и потому стараюсь до некоторой степени пояснить примером: называю вам первую попавшуюся под руку тему, в которой (по-моему) чувство любви выражено внутренне: 2-я тема в As-дуре увертюры Шумана к «Мессинской невесте». Тема эта имеет недостатки, болезненна, под конец немного сентиментальна, но коренное чувство, которым она преисполнена, — верно. В заключение скажу, что нетерпеливо жду партитуру с тем, чтобы иметь, наконец, полное понятие о талантливой увертюре, которая есть лучшее ваше произведение, посвящение которого мне — мне крайне приятно. Это первое произведение ваше, которое в сумме красот своих притягивает до того, что можно решительно постоять за эту вещь, как за вещь хорошую. Это не чета напившемуся с горя Мельхиседеку и откалывающему на Арбатской площади безобразного трепака. Присылайте скорей переписанную партитуру, я томлюсь узнать ее поскорее».