Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
Петр Ильич провел в Швейцарии шесть недель, потом поехал в Мюнхен, где прожил сутки у своего старинного приятеля, князя А. В. Голицына, оттуда через Вену, которая ему «понравилась едва ли не более всех городов мира», 24 августа приехал в Петербург и затем вернулся к началу классов консерватории в Москву.
За все время заграничного путешествия Петр Ильич, по его словам, ничем серьезным не занимался, но только совершенно заново переделал «Ромео и Джульетту». В этом новом виде, благодаря содействию Н. Рубинштейна и профессора Клиндворта, она была напечатана в Берлине в течение следующего сезона и скоро проникла на концертные эстрады Германии.
«Карл Карлович Клиндворт, — по словам Г. А. Лароша, — приехал в Москву из Лондона осенью 1868 года. Он родился в 1830 г. и, таким образом, находился в полном расцвете физических и художественных сил. Это был высокий, могучий блондин со светло-голубыми глазами, совсем такой, какими воображение рисует средневековых викингов; кстати, и происхождения он был норвежского, хотя сам был совершенно онемечен. К Лондону, где он перед тем провел несколько лет, он ничего, кроме ненависти, не чувствовал, хотя по-английски выучился говорить недурно: для вагнеровской пропаганды тогдашний Лондон представлял очень мало почвы, а вне такой пропаганды жизнь для Карла Карловича не имела ни смысла, ни цены. Ученик Бюлова и Листа, он, несмотря на сравнительно молодые годы, едва ли не из первых усвоил культ Рихарда Вагнера, притом со всеми его крайностями, в форме нетерпимой и сердитой, соответствовавшей его прямолинейной и страстной натуре. Приглашенный в Москву профессором фортепианного класса, он, несмотря на самую товарищескую и дружескую поддержку Николая Григорьевича Рубинштейна, не приобрел никакой популярности как виртуоз, успехам в обществе мешало его незнание французского языка и строго немецкие привычки; только частных уроков при малочисленности московских пианистов он нахватал множество. Вследствие всего этого он засел дома, ще, кстати, у него была нешуточная работа. Рихард Вагнер доверил ему переложение для фортепиано с пением всех четырех частей своей тогда еще не оконченной тетралогии. Иногда он устраивал у себя маленькие вечера, на которые приглашал строго ограниченный кружок избранных, Н. Рубинштейна, Альбрехта, Берту Вальзек, Петра Ильича и меня, и играл нам по одному акту своего переложения. Пианист он был хороший, с большим механизмом, про музыкальность и говорить нечего, но на публику не производил ни малейшего впечатления. Казалось бы, что между этим отшельником-вагнеристом и Петром Ильичем решительно не могло найтись ничего общего, никакой почвы для сближения или хотя бы для спора. Если быть беспощадно последовательным, то следует также утверждать, что как композитор Чайковский не только не должен был интересовать Клиндворта, но как бы стоял перед ним в виноватой позе, ибо в книжках Вагнера ясно изображено, что концертная и камерная музыка давно отжили свой век. Но, к счастью, беспощадной последовательности нигде не бывает у живых людей, а Клиндворт оказался гораздо более живым человеком, нежели на первый взгляд можно было подумать. Вышло так, что Петр Ильич очаровал его совершенно и как человек, и как композитор. Клиндворт был первым из западных людей, принявшихся деятельным образом за пропаганду сочинений Чайковского; благодаря ему они начали исполняться в Лондоне и Нью-Йорке; благодаря ему же с ними, хотя отчасти, познакомился Лист. На этот раз Петр Ильич приобрел друга хотя вполне искреннего и пламенного, но до невероятности неуживчивого и деспотического. Выражаясь метафорически, Петр Ильич трясся перед ним, как осиновый лист, никогда не смел раскрыть свои истинные чувства к творцу «Нибелунгов» и, по моему крайнему убеждению, даже в своих фельетонах золотил пилюлю до последней возможности из страха рассердить Клиндворта».