Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
№ 161. К нему же.
29 ноября.
<...> Я провожу время по-прежнему и все более привязываюсь к Москве. Если бы у меня были только деньга, я устроился бы здесь как нельзя лучше. Но и с моими средствами, при благоразумном ведении финансовых дел, можно жить хорошо, нимало не стесняясь. Беда в том, что у нас всех троих (т. е. у тебя, Модеста и меня) удивительная способность швырять деньги.
№ 162. К А. И. Давыдовой.
20 декабря.
Голубушка моя, твое письмо меня тронуло и вместе устыдило. Удивляюсь, как ты можешь хоть на единую минутку сомневаться в неизменности моей горячей любви к тебе?! Мое молчание есть отчасти леность, а отчасти то, что для письма требуется спокойное состояние духа, какового я почти никогда не могу добиться. Я или в консерватории, или с лихорадочной поспешностью тороплюсь свободный час посвятить сочинению, или меня увлекают, или ко мне приходят, или я так утомлен, что могу только спать.
Словом, моя жизнь слагается так, что я не могу сыскать удобной минутки для переписки с людьми мне столь близкими, как ты, милая Саня. Впрочем, я уже писал тебе однажды, что хотя мы живем и врозь, но ты играешь значительную роль в моей жизни. В трудные минуты мысль моя всегда обращается к тебе. Думаешь себе: «уж если очень плохо придется, пойду к Саше», или «сделаю так: Саша непременно бы так посоветовала», или «не написать ли ей? что она скажет»? Но за всем тем жизнь продолжает развертывать свой свиток и увлекает в пучину, не давая времени остановиться, укрепиться, одуматься. Ближайшая среда заедает все время и опутывает с ног до головы. Зато с каким наслаждением мечтаешь на время отделаться от этой среды, подышать другим воздухом и погреться около любвеобильного твоего сердца! Это лето думаю во что бы то ни стало побывать у тебя. За границу не поеду.
Я живу давно установленным порядком. Пишу понемногу новую оперу и вращаюсь среди все тех же людей и той же обстановки. Все более и более сживаюсь с Москвой, так что теперь мне немыслима жизнь в другом городе.
№ 169. К А. Чайковскому.
3 февраля, 1871 г.
<...> Я провожу время приятно. У меня живет теперь милый Клименко, который кланяется тебе. Начал заниматься гимнастикой (В гимнастическом заведении Пуаре, с семейством которого П. И. очень сошелся. В девяностых годах он с удовольствием узнал в знаменитом Каран-д-Аше своего юного приятеля этого времени. В Париже они виделись несколько раз и вспоминали прошлое.) три раза в неделю. Оперу пишу.
№ 171. К И. П. Чайковскому.
14 февраля.
Милый, дорогой мой папочка! Вы пишете, что не худо бы мне было хоть раз в месяц писать вам. Нет, не в месяц, а, по крайней мере, каждую неделю я должен был бы доносить вам о всем, что со мной делается, и я удивляюсь, как вы до сих пор меня хорошенько не выругали! Ну, теперь, ей-Богу, не буду больше вас оставлять без известий так долго. Прошу на коленях прощения и впредь стану аккуратнее. О смерти дяди Петра Петровича я узнал дней пять тому назад. Дай Бог ему насладиться той долей вечного блаженства, которую заслуживает его чистая и честная душа! Надеюсь, мой дорогой, что вы бодро переносите это горе. Вспомните, что бедный дядя со своими ранами и при своем нежном сложении прожил все-таки долго.