Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
№ 175. К Н. И. Чайковскому.
28-го сентября.
<...> Про себя скажу, что не мoгу нарадоваться на свою решимость расстаться с Н. Рубинштейном. Несмотря на всю мою дружбу к нему, его сожительство меня тяготило. Очень усердно занимаюсь сочинением оперы, которая должна быть готова к концу года.
№ 198. К А. Чайковскому.
2 декабря.
<...> Я тебе должен сообщить, что по неотступной просьбе Шиловского я еду на один месяц, около 15 декабря, за границу. Но так как это не должно быть известно никому в Москве, то все, за исключением Рубинштейна, должны думать, что я поеду к Саше.
Дела нашей консерватории еще колеблются и будущность ее неизвестна (Денежное положение московского отделения Русского музыкального общества в этот сезон было до того плохо, что пришлось ходатайствовать о высочайшей субсидии, которая и была пожалована в размере 20.000 р. в год на 5 лет, в июне 1872 года.). Одно только знаю, что для дела я буду возмущаться и жалеть, если лопнет, а для себя я буду рад. До того мне опротивели мои занятия, до того я утомляюсь и расстраиваюсь ими, что буду рад какой-нибудь пе-ременб( с голоду я, конечно, не помру. Вероятнее всего, устроим в Москве приходящие классы, или же я перееду в Питер, если мне предложат в консерватории хорошие деньги. А кто знает, может, и в Киев махну!!
Опера моя подвигается очень медленно, и я едва ли поспею кончить ее к посту. Интересного сообщить тебе ничего не имею. Что я стал фельетонистом, ты уже знаешь. Я делаю это единственно из самоотвержения, ибо Губерт ленится, а чужих пускать не хочется.
№ 180а. К А. Чайковскому.
1 января 1872 г. Ницца.
<...> Мое путешествие совершилось очень благополучно. Я провел сутки в Питере, останавливался у Мещерского (Так как отец в этом году гостил в Каменке. Князь Владимир Петрович Мещерский был товарищем П. И. по Училищу. Пресекшиеся было отношения в 1870 г. снова возобновились. Князь старше П. И. на два выпуска. Он в то время недавно начал издавать еженедельный «Гражданин».), сутки в Берлине и столько же в Париже. Париж хотя блестящ и оживлен, но не настолько нравится мне, как прежде. В Ницце я нахожусь уже около недели. Чрезвычайно странно попасть из глухой русской зимы в место, где иначе, как в одном сюртуке, выйти нельзя, где растут апельсины, розы и сирень, а деревья покрыты зеленью. Место вообще прелестно. Но что убийственно, это светский характер жизни. Сюда стекаются со всего света на зиму праздные богачи, и мне стоит больших трудов, чтобы не бьггь увлеченным в этот вихрь. Ты знаешь, как я люблю светскость, и поймешь, как мне нравится это. Вообще я должен указать на странный факт. Я ждал отъезда из Москвы с таким страстным нетерпением, что под конец даже лишился сна, но уже в день выезда меня охватила жгучая тоска, которая не покидала ни на минуту в течение всего путешествия и которая не оставляет и теперь среди всех чудес природы. Разумеется, бывают минуты и приятные, в особенности, когда под лучами палящего, но не мучительно, солнца, сидишь утром у самого моря один. Но эти минуты не лишены оттенка меланхолического. Что же из всего этого следует? — Что наступила старость, когда уже ничто не радует. Живешь воспоминаниями или надеждами. Но на что надеяться?
Так как все же нельзя жить, не возлагая ожиданий на сладкое будущее, то я теперь уже начинаю мечтать о том, как побываю на Святой в Киеве, а часть лета проведу с тобой в Каменке.