Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
№ 247. К М. Чайковскому.
24-го марта.
<...> Письмо твое меня обрадовало, хотя я разозлился немножко на то, что ты справлялся у Сен-Санса, когда будут играть мою увертюру в Париже. Ведь он может вообразить, что я умираю от страстного желания быть игранным в Париже. Положим, что оно так и есть, но Сен-Санс не должен этого знать. У нас совсем весна. В конце этой недели я уезжаю на всю Страстную к К. Шиловскому.
Вчера происходила первая репетиция некоторых номеров из 1-го действия балета. Если бы ты знал, как комично было смотреть на балетмейстера, сочинявшего под звук одной скрипочки танцы с самым глубокомысленным видом. Вместе с тем завидно было смотреть на танцовщиц и танцоров, строивших улыбки предполагаемой публике и наслаждавшихся легкой возможностью прыгать и вертеться, исполняя при этом священную обязанность.
На последних днях квартет мой исполнялся три раза, из коих два публично. Он очень всем нравится. Во время анданте многие, говорят, плакали. Если это правда, то торжество большое. Зато возобновленный здесь «Опричник» исполняется здесь самым срамовским и компрометирующим меня образом.
Николай Львович (в сущности, один из добрейших людей на свете) не отходит от постели умирающего князя Оболенского и не спит ночей. При этом бедный старичок все плачет. Уж не предчувствие ли это его собственной кончины? Не дай Бог умирать в такое время! Ты не можешь себе представить, как идеально хороша погода.
№ 248. К нему же.
29-го апреля.
<...> Теперь приходится говорить о себе, но что же? Был я все это время не совсем здоров. Простудился в деревне у Шиловского на охоте. У меня периодически появляется лихорадка. Последний пароксизм был так силен, что доктор усмотрел в нем начала тифа. Все, однако же, прошло благополучно, и лихорадка, кажется, не возобновится.
Планов на лето у меня определенных нет, потому что нет в виду денег. Я опутан сетью долгов, из которых нужно будет непременно выпутаться, а что затем будет, решительно не знаю. Сегодня я еду на один день в Петербург. Меня вызывают в дирекцию для переговоров об опере. Клавираусцуг вышел. В среде близких мне людей «Вакула» производит фурор. Танеев уже знает его от доски до доски наизусть; это меня радует, ибо «Вакула» мое любимое детшце. Здесь в Москве проживает Липши. Недавно он мне шрал свою оперу «Граф Нулин». Боже! какая это мерзость!
День своего рождения я провел в постели.
Клавираусцуг «Кузнеца Вакулы» был издан П. Юргенсоном в самом конце апреля, а уже 16 мая начал появляться в «Музыкальном свете» ряд статей г. Галлера, такт за тактом разбирающего оперу и произносящего очень суровый приговор всему произведению. Несмотря на явно пристрастное отношение к Петру Ильичу автора статей, близкого приятеля одного из конкурентов на премию, необыкновенную бездарность изложения и непопулярность журнала, в котором статьи эти появились, Петр Ильич очень был задет за живое этой выходкой и с этой поры (кроме «Евгения Онегина», на постановку которого не было рассчитано) ни одна из его опер не была издана до первого представления.