Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
В середине июля Петр Ильич вместе со мной, С. А. Ершовой и моим воспитанником отправился на пароходе по Роне до Авиньона, ще мы провели сутки, а затем в Монпелье. Невдалеке от этого города есть мррское купанье — Палавас. Там мы водворились. Насколько путешествие до этого места было удачно, полно интереса и прелести, настолько же выбор Палаваса для морских купаний оказался неудачным.
Кроме того, что однообразнее и печальнее этой местности нельзя себе ничего представить, мы, в добавок, с первого же дня прибытия все одновременно захворали от влияния тамошней воды для питья. Петр Ильич меньше других, и это повело к тому, что он обратился в нашу сиделку, покровителя и няньку Коли Конради.
Все нетронутые сокровища родительских чувств, таившиеся в душе Петра Ильича, здесь имели случай высказаться. Вообще нервный, раздражительный, к тому же, после пленения в Виши, расстроенный следами нахлынувшего на него там припадка хандры, он в обращении с глухонемым мальчиком, суетливым, тоже нервным, с великим трудом изъяснявшимся с окружающими, — был сама кротость, внимание и терпение. Уж до этого установившееся взаимное обожание двух друзей укрепилось еще сильнее. Можно смело сказать, что эти отношения к ребенку, в данный момент вполне зависевшему от него, роль главы семьи, на короткое время выпавшая на его долю, указали Петру Ильичу исход из терзавшей его тоски «одиночества» последних лет. Он здесь увидал, что мелкие тревога и заботы о больном брате и об убогом ребенке, несмотря на всю тягость, вполне заглушают несравненно более тягостные страдания, вроде тех, которые он только что испытал в Виши. И ют, будничные печали и радости семьянина ему представились верным средством излечиться от морального недуга, так омрачавшего существование минувших лет.
В конце июля Петр Ильич расстался с нами и направился в Байрет через Париж.
№ 264. К М. Чайковскому.
Париж. 27-го июля.
Милый Моля, дорогу совершил весьма благополучно. От Тараскона до самого Парижа сидел в вагоне один. Само собой разумеется, что ежеминутно думал о тебе и о Колечке. Приехал в Париж в 8 ч. утра. Остановился в hotel de Hollande. К сожалению, несмотря на мою любовь к Парижу, я скучаю все-таки ужасно о тебе, хотя далеко не так, как после нашей разлуки зимой. Оно понятно. Я теперь вижу, что ты спокоен; я знаю, что ты находишься «у верной пристани». К тому же я получил такое обожание к Коле, что мне теперь просто ужасно было бы, если бы он остался на чужих руках. Аппетит дивный, и ощущение бодрости и силы: признак, что здоровье возвращается.
Сегодня утром в вагоне я прочел V-ую песнь «Ада» и возгорелся хотением написать симфоническую поэму «Франческа да Римини».
№ 265. К нему же.
Байрет. 2-го августа
<...> Через все фазы тоски, которые ты испытал, я прошел тоже, но, может быть, еще с большей силой. Что касается моей болезни, то она только теперь прошла совершенно. В Париже, в тот самый день, когда я тебе писал, со мной вечером сделалась «колика» такая, что я испугался серьезно. Провел ужасную ночь, но уже к вечеру другого дня был совсем здоров. Пришлось вследствие этого провести один лишний и весьма скучный день в Париже. Ночевал в Нюрнберге. Приехал сюда только накануне представления, в субботу 31-го июля. Был встречен Клиндвортом, встретил целую массу знакомых и сразу попал в омут, в котором целый день верчусь, как угорелый. Познакомился с Листом, который принял меня чрезвычайно любезно, был у Вагнера, который теперь никого не принимает, и т. д. Вчера состоялось представление «Рейнгольда». Как сценическое представление, эта штука меня заинтересовала и пленила изумительной постановкой; как музыка — это сумбур невероятный, через который по временам мелькают подробности необычайно красивые и поразительные.