В. Д. Корганов. Чайковский на Кавказе

П. И. Чайковский в группе деятелей Тифлисского отделения РМО - кликните по картинке! Чайковский бывал на Кавказе пять раз: в 1886 году он провел здесь весь апрель месяц; в 1887 г он оставался в Тифлисе с 1 по 10 июня и потом 25 дней прожил на даче в Боржоме; в 1888 г - с 25 марта до 20 апреля; в 1889 г - с 12 апреля до 1 мая; в 1890 г - с 10 сентября до 22 октября. Приезды эти, надо полагать, связаны с тем обстоятельством, что в этот период в Тифлисе служил брат его, Анатолий, у которого останавливался композитор и который занимал небольшую квартиру на Консульской улице, в доме № 16 М.М.Тебенькова.

Как видно из десятков его писем к разным лицам, композитора притягивала сюда не только чудная природа, но и та часть местного общества, в которой он вращался. Брат его, Анатолий Ильич, также правовед, как и Петр Ильич, был в Тифлисе прокурором Окружного суда с 1886 по 1888 г., а потом три года был здесь же вице-губернатором, после чего был переведен на ту же должность в Ревель. Женитьба на богатой москвичке, Прасковье Владимировне Коншиной, дала возможность Анатолию Ильичу прилично обставить квартиру, где собирались некоторые высшие чины судебного ведомства и из местной администрации со своими женами.

С Анатолием Ильичом Чайковским я встречался у кн И.З.Андроникова, где собирался струнный квартет и где Ан Ил играл партию второй скрипки. Один из этих сеансов 1887 года, где слушателями были я и Соф Мих Лазарева (сестра жены Андроникова, жена адъютанта Главноначальствующего, Ал. Ив. Лазарева), изображен на сохранившемся у меня снимке фотографа - любителя.

Личные воспоминания мои относятся только к весне 1888 г; в 1886 г я еще учился в Петербурге, в 1887 г я служил в провинции, а в последние два приезда Чайковского я встречался с ним только раза два по причинам, приведенным мною в этом очерке. <...>


В это время театр был закрыт, состоялось два концерта: 27 марта "в пользу недостаточных учеников Тифл реального училища" с участием В.М.Зарудной, Ип-Иванова, Лодия, В.Д.Корганова и др. 3 апреля - симфонический концерт Муз обва, в программе которого не было ни одного произведения Чайковского; Зарудная по болезни не участвовала; публики собралось очень мало, и крошечный театр на берегу Куры (новый театр на Головинском проспекте еще строился) был на три четверти пуст. В это же время шли репетиции благотворительного концерта, устроенного Е.А.Гончаровой.

Председателем Тифлисской судебной палаты был тогда (1885 - 1891) гофмейстер Серг Серг Гончаров, приехавший в Тифлис с женою и свояченицею. Это была интересная, типичная пара супругов - аристократов. Оба очень высокого роста, с прямой величественной осанкой, с любезно - снисходительною речью в обращении с окружающими и с английским разговором между собою. Он - стройный, худой, с красивым бритым лицом и с моноклем. Впоследствии он был влиятельным консервативным членом Государственного совета и, отказываясь от портфеля министра юстиции, предпочитал принадлежать к так называемой "Звездной палате", вершившей судьбы России за кулисами правительства. Она - довольно дородная, но туго стянутая корсетом, с правильными породистыми чертами лица, напоминавшими портрет Дашковой, сподвижницы Екатерины II. Приехав в Тифлис, они наняли весь двухэтажный особняк около Муштаида (дом Саатсазова, по Михайловской ул № 189), на западной окраине города, комнат 15, обставили мебелью, картинами, множеством миниатюр, привезенных из Петербурга; держали своих лошадей, экипажи, в которых жена обыкновенно разъезжала по городу, тогда как муж предпочитал в нескверную погоду ходить пешком даже на службу, хотя квартира их отстояла от здания судебных учреждений более чем на две версты. Детей у Гончарова не было; жила при нем сестра жены, старая дева, неслышная, незаметная, миловидная, но небольшого роста, худенькая.

Жена гофмейстера, богатая grande dame, естественно, должна была занять выдающееся место в небольшой группе местных "дам-патронесс" или "акробатов благотворительности". Она стала ежегодно устраивать концерты в пользу "Приюта для детей ссыльных", подведомственного ее мужу. В двух таких концертах я, будучи молодым саперным офицером, был приглашен участвовать преимущественно для аккомпанемента на рояле певцам и певицам, также любителям, как и все прочие участники концертов. Любительский хор был под управлением Д.М.Пугинова; тут были и офицеры, и чиновники судебного ведомства, и барышни из местной, преимущественно армянской, буржуазии, участие которых вызывало тщеславие и щедрые пожертвования богатых родителей. Репетиции происходили по вечерам в квартире Гончаровых, а приглашения на репетиции хозяйка сама развозила в карете, с ливрейным лакеем на козлах, причем к молодым и холостым любителям она не входила, а оставляла им собственноручные записки на красном картоне в таком же конверте. Репетиции, видимо, особенно занимавшие и забавлявшие хозяйку, сопровождались чаем со множеством крошечных тартинок, которые десятками истреблялись двумя гурманами - мною и Николаем Владимировичем Переслени. Переслени, которого знакомые называли Николаем Владимировичем, а приятели - Коко или Кокодес, был тогда помощником секретаря Судебной палаты; умер он в Тифлисе около 1914 г в должности члена Палаты; это был симпатичный и забавный бонвиван, всегда нуждавшийся в презренном металле. В те времена я начал пописывать в газетах, в которых сообщал иногда сведения из столичных музыкальных журналов об успехах концертных турне П.И.Чайковского по Европе, где его приглашали дирижировать своими произведениями. При каждой встрече Коко Переслени, бывший в родстве с Чайковским, комично налезая на меня уже довольно солидным брюшком, расспрашивал: - Ну, голубчик, где теперь Петр Ильич? Успешно ли прошел концерт. Куда он направляется дальше?

- А на что вам? - задал я ему однажды вопрос.

- Как на что?! После каждого успешного концерта я сейчас же узнаю у Анатолия Ильича его адрес и посылаю поздравительную телеграмму с припиской о том, чего у меня недостает, а он мне почтой высылает полдюжины носков, или платков, или галстухов.

За мои сообщения Коко платил мне своею заботливостью об удовлетворении моего аппетита: если я на репетиции был занят аккомпанементом во время появления микроскопических тартинок, то он одну тарелку с ними прятал за оконной драпировкой и шептал мне на ухо:

- На окне. Только для вас.

Раза два Гончарова приглашала меня обедать, чтобы за столом обсудить программу предстоявшего концерта и состав участвующих. Обеды эти мне памятны вследствие одного забавного эпизода. В конце обеда подавалась в матовых чашках тепленькая водица с лимоном и мятою для полоскания рта. Тогда я впервые познакомился с этим безобразным, противным обычаем великосветских обедов. Как-то хозяйка мне задала какой-то вопрос в то мгновение, когда рот мой был полон этой водичкой; торопясь ответить на вопрос, я поспешил проглотить воду, после чего этот обычай стал мне еще противнее и впоследствии, когда предо мною ставили такую чашку, я только для виду прикасался к ней губами.

По окончании репетиций, около 12 час ночи, когда движение конки бывало прекращено, гостей ожидали 2-3 вагона, развозившие нас по домам. Это производилось по заказу хозяев и на их счет. В одном из этих концертов я аккомпанировал солистам и оркестровую партию к "Венгерской фантазии" Листа на втором рояле. В другом концерте (25 апреля) мне предстояло дирижировать игрою восьми девиц в 16 рук на 4 роялях. Были выбраны следующие пьесы: "Souvenir de Hapsal", опус 2 Чайковского, увертюра Бетховена к "Эгмонту" и полонез из "Жизни за царя".

Из трех частей "Souvenir" предстояло играть № 3, "Chant sans paroles", незамысловатую, простенькую пьесу, не имеющую характерных своеобразных черт музыки Чайковского, которую я всегда любил и которую, тем не менее, избегал слушать в хорошем исполнении, когда особенно ярко проявлялась его болезненная грусть, его частые модуляции или хроматизмы, секвенции или ритмические перебои. Я уже тогда обратил внимание и, кажется, первый "открыл" преобладание тем, построенных на диатонической гамме (например, Баркарола, ария Ленского пред дуэлью, сопровождение оркестра в сцене письма Татьяны, ария Гремина, ария Германа, ария Лизы, мазурка и вальс в фортепианном трио, романсы "Страшная минута", "Так что же", "Средь шумного бала", вальс в "Щелкунчике", Andante в струнной серенаде, скерцо 4 симфонии и мн др; когда впоследствии, в одной из своих рецензий, я изложил свое "открытие", то вызвал диаметрально противоречивые отзывы музыкантов: одни находили, что эта особенность указывает на скудость изобретательности мелодического творчества; другие, напротив, полагали, что только гений может творить десятки, даже сотни мелодий, состоящих из более или менее длинных отрезков гаммы и, в то же время, красивых, содержательных и ничуть не похожих одна на другую.

К концерту предстояло две или три репетиции в зале нового "Кружка", в доме, завещанном городу Тифлису старухой Шиоевой, на углу Головинского проспекта и Давидовской улицы, против постоялого двора на земле Орбелиани, где впоследствии выросло красивое здание "Артистического общества".

В это время распространился слух об ожидаемом приезде Чайковского, но это ничуть не смущало меня, ибо я почему-то был уверен, что он не посетит любительского концерта.

В праздничный день, утром, в зале Кружка начали мы репетировать Полонез; потом приступили к "Souvenir de Hapsal". Зал был пуст, слушателей - никого. Вдруг открывается дверь на противоположном дальнем конце зала и входит Гончарова в сопровождении 5 - 6 лиц, в числе которых узнаю знакомую по фотографиям внешность Чайковского! .. Что стало со мною - трудно описать! Я смутился, оробел, растерялся, рука задрожала, в глазах потемнело. Оставив всю группу посетителей в конце зала, Чайковский неслышными, мягкими, медленными шагами направился прямо к эстраде.

Я продолжаю махать рукою, но как-то машинально, бессознательно, проклиная день, когда согласился взяться за это совершенно незнакомое мне дело. А Чайковский все подвигается медленно ко мне, к ступенькам из зрительного зала на эстраду. Его прямая, стройная фигура, как привидение, надвигается, подымается, обходит рояли и приближается ко мне сзади. Пьеса эта небольшая, продолжается минут 5, которых было достаточно, чтобы пройти зал и очутиться за моей спиной при последнем звуке замирающего финала пьесы.

- Позвольте познакомиться, Чайковский, - обратился он ко мне, протягивая руку.

Я замер и ждал: что будет дальше?

- Что же вы машете под пюпитром, у самого пола. Ведь дамы не видят вашей палочки.

Напрягши силы, я ответил:

- Хорошо еще, что я сам не полез под пюпитр и не растянулся на полу.

- Ну, ну, будьте смелее. Какие еще у вас там пьесы? Полонез? "Эгмонт"?.. Заберите ваши ноты и приходите ко мне завтра утром в 9 часов. Я живу у брата, на Консульской. Мы вместе проштудируем все три пьесы. До свиданья.

Затем, обращаясь к девицам, сидевшим у роялей, он сказал:

- Дамы хорошо разучили свои партии. Все пойдет отлично. Надо только отделать кое-что.

Затем, видимо, заметив ошеломляющее впечатление, произведенное им на меня и сообщившееся девицам, Чайковский отвесил всем поклон, направился к выходу, и вся группа посетителей исчезла, оставив нас в самых "растрепанных чувствах". Кое-как мы окончили эту репетицию и разошлись с тем, чтобы собраться на следующую, в ближайшее воскресенье, когда я явлюсь уже в качестве "ученика Чайковского".

С П.И.Чайковским в последний раз я встретился на концерте и на обеде (по подписке) следовавшем за концертом Тифлисское артистическое общество (иногда ошибочно именовавшееся Муз кружком), созданное меценатом - рыбопромышленником И.Е.Питоевым, ютившееся сначала (ок. 1885 г.) в его квартире, на углу улиц Паскевича и Лермонтова, вмещавшей не более 100 человек, потом в верхнем этаже дома Кайтмазова (потом Тамамшева, потом Рохлина, рядом с домом Питоева), зал которого вмещал до 400 человек, организовало в этом зале в теплое весеннее утро концерт в честь композитора из его произведений. В.М.Зарудная бесподобно спела несколько элегических романсов точно созданных для ее манеры пения. Горский и Сараджев гладко сыграли прелестное трио, в котором фортепианную партию старательно провел Людв Ив Бетинг (тоже преподаватель муз училища, а впоследствии - профессор Моск консерватории). В середине первого ряда посадили виновника торжества, к которому Опочинин пред концертом обратился с приветственной речью.

После этой matinee компания, человек сорок, поехала на фаэтонах в один из загородных садов, в Ортачали, где оставалась до сумерек. За длинным столом, установленным под деревьями, вся эта компания разместилась по своим музыкальным и общественным рангам, во главе с Чайковским и Зарудной. Тосты провозглашал (тулумбаш) Карнович, а Опочинин прочел стихотворение свое, очень понравившееся композитору.

По окончании чтения этого стихотворения тулумбаш объявил тост за здоровье талантливого автора, сумевшего в стихах составить такой остроумный экспромт.

- Да-а, - отвечал Опочинин, по обыкновению, заикаясь, - мой "экспромт" вы находите уда-а-ачным; недаром, значит, я просидел за ним два ве-е-чера...

Взрыв хохота сопровождал это признание автора. Один из главных деятелей юного Артистического общества, инженер путей сообщения, скрипач - дилетант, кн Иос Зах Андроников "увековечил" "красный угол" обеденного стола своим фотографическим аппаратом; снимок, подаренный им мне, находится в числе сотен портретов, групп и картин, подаренных мною Тифлисской консерватории. Другой снимок был сделан им же после обеда с группы всех участников обеда, расположившихся перед домом с колоннами в том же саду.

Как подобает на подобных пикниках, виновника торжества окружали почти все время дамы и заседатели "красного угла" за обеденным столом; произносилось немало речей и тостов; болтовня шла также подобающая обстановке; было выпито немало кахетинского вина, от которого лицо композитора покраснело, а глаза виолончелиста Сараджева стали блуждать и ноги заметно пошатывались. Некоторые из присутствовавших подносили Чайковскому листочки бумаги, другие, более предусмотрительные, - его фотографические портреты, а Сараджев - свою белую фуражку, с просьбой получить на них автограф карандашом.

Окружающая зелень, идиллический скрип деревянных колес водокачек на берегу Куры, издали глухо доносившийся городской шум и свистки паровозов, оживленная беседа, несколько приподнятое и возбужденное настроение интересного общества, в центре которого красовался стройный, представительный, седовласый (хотя только пятидесятилетний) композитор с одухотворенным, выразительным лицом, - все это складывалось в красивую не только пространственную, но также в звуковую перспективу...

При отъезде П.И.Чайковского, 2 мая, многие провожали его до "Белого Духана", что на 6-ой версте от Тифлиса, где кн И.З.Андроников сделал несколько снимков, принесенных им в дар (в 1928 г.) Тифлисскому "Театральному музею".