Переписка с Н. Ф. фон Мекк
99. Мекк - Чайковскому
Вена,
6 января 1883 г.
Милый, дорогой друг мой! В прошлом моем письме я забыла ответить Вам по поводу Вашего нежелания, чтобы я рассказала Влад[иславу] Альб[ертовичу] Ваше мнение о Вагнере. Я, конечно, исполню Ваше приказание, дорогой мой, но мне очень жаль, что Вы мне это запрещаете, потому что для него было бы весьма полезно слышать Ваши мнения, возненавидеть же Вас он бы никак не мог, потому что Ваши мнения он считает такими авторитетными, что даже никакой критике не подвергает, а принимает их как закон.
Мое собственное отношение к Вагнеру совершенно согласно с Вашим, милый друг мой. Я нахожу его крупнейшим музыкальным талантом, но реформы, которые он выдумывает для оперы, я нахожу шарлатанством, продуктом его безграничного самолюбия и желания отличаться чем-нибудь необыкновенным, так что у него, по поговорке, ум за разум зашел. Натуральная школа, которую он проводит в опере, совсем не применима к такому искусству, как музыка; если надо, чтобы в опере люди говорили, а не пели, так зачем же тогда и опера? Пусть и будет только драма, а музыка сама по себе, в симфонической форме. Что же касается его сюжетов, то я их терпеть не могу, потому что это всё сказки, которые могут занимать только до семилетнего возраста. Какой может быть драматизм в том, чего совсем не может быть? Будить красавиц поцелуями, разговаривать с птичками, сражаться с чудовищами - очень глупо, потому что невозможно. Из его опер больше всех мне нравится “Meistersinger”, потому что там человеческий сюжет, и музыка мне очень нравится. Вообще же музыка Вагнера раздражает мне нервы, приводит в какое-то беспокойство, потому что в ней есть что-то загадочное, во что хочется проникнуть, но она никогда меня не восхищает, не уносит в небо, не приводит в такое состояние, что хочется и плакать и смеяться, хочется весь мир обнять, хочется повергнуться в прах - и так и умереть, как это бывает со мною при Вашей музыке и при многих сочинениях Шумана. Между последними в такое состояние приводит меня “Fruhlingslied” Шумана; я каждый [раз] заставляю Колю петь мне эту песню и испытываю ощущение невыразимое.
Завтра мои мальчики уезжают; ужасно грустно. Я предполагаю уехать во вторник или среду, т. е. 11-го или 12-го, и прошу Вас, дорогой мой, если будете писать, адресовать мне в Рим, poste restante.
[У] Влад[ислава] Альб[ертовича] занятия идут здесь очень хорошо: систематично, аккуратно, всё закончено, и для него мне ужасно жаль, что я должна уехать, - но что мне делать!
У нас стало опять тепло, но всё-таки снег падает. Все мои свидетельствуют Вам их глубочайшее почтение. Коля ждет не дождется попасть в Каменку.
Да, вот я вспомнила вопрос, который давно собиралась Вам сделать, дорогой мой: отчего Вы ничего не пишете для арфы? Ведь это прелестный инструмент, а литература его ужасно бедна. Кроме Parish-Alvars и еще одного автора, которого имени в эту минуту не помню, никого еще нет.
Но до свидания, бесценный мой, хороший, несравненный. Будьте здоровы и не забывайте горячо любящую Вас
Н. ф.-Мекк.