Вас. Яковлев. «Чайковский — критик» (продолжение)
Г. А. Ларош в своих многочисленных статьях о Чайковском вспоминает свои дружеские с ним беседы не только о музыке, их интересы шли далеко в разных направлениях; взаимные обсуждения касались, помимо беллетристики или драматических сочинений, также и текущей журналистики. Если вопросы музыкальной эстетики в этих беседах осторожно, по словам Лароша, обходились Чайковским (что, вероятно, относится к позднейшей эпохе), то в области литературной критики многое было предметом усиленного внимания обоих.
Когда читательские интересы Чайковского становятся наиболее известными (80-е, 90-е годы), мы по ним можем судить о его самой серьезной отзывчивости к текущим темам русской художественной культуры в целом. Почва к таким влечениям была, несомненно, подготовлена еще в юношеские годы, и если в период консерваторского учения Чайковский был преимущественно поглощен техническим усвоением музыкального искусства, то это не означает, что при его повышенном интересе к разнообразным явлениям русской жизни он мог оставаться вне умственных возбуждений 60-х годов и просветительской литературы, которой были полны журналы той эпохи, а литература эта неизменно касалась вопросов искусства как отражения жизни в ее конкретности. Известно, что Чайковский чрезвычайно быстро схватывал существо всякого вопроса, относящегося к явлениям любимого искусства; было бы явно несправедливо отказывать ему в отсутствии данных к научному мышлению.
«Чайковский-мыслитель» в настоящее время звучит с полной законностью применения этого понятия к интеллектуальным данным нашего великого композитора. Не только «мыслящий художник», но и «мыслитель».
Однако все, что носило характер «абстрактных» рассуждений о музыкальном искусстве, было ему чуждо и даже принималось с некоторой враждебностью. Это сказалось еще в консерватории, в упорном недоверии к философским обобщениям профессора Н. И. Зарембы, красноречие которого лишь на первых порах могло заинтересовать будущего пролагателя реалистических путей в музыке. Чайковский порой высказывал сомнения в теоретических талантах своего руководителя, и тем более его скептицизм распространялся на построения лектора, высокопарно трактовавшего о проблемах искусства, главным образом, в характере тех европейских музыкальных учений, на которых отражалась своего рода «схоластика XIX века». Ясный, логический ум П. И. спасал его от заразы туманных эстетических теорий, находя опору в трезвой русской критике, освещавшей в наиболее популярных журналах того времени основные вопросы и художественной литературы, и драматического театра, и общие задачи искусства.
Вот почему, читая и перечитывая страницы, написанные музыкантом Чайковским — «обозревателем», «хроникером» московской музыкальной жизни,— мы не можем отрешиться от мысли, что линия, идущая от Белинского и нашедшая блестящее продолжение в работах русских классиков критической мысли — Чернышевского и Добролюбова, прямо или косвенно (отчасти через посредство музыкальной публицистики А. Н. Серова) отразилась на музыкальной «хронике» Чайковского, в изящной литературной форме преподносившего суждения «о достоинствах и недостатках того или иного музыкального явления, подлежащего публичной оценке» (Чайковский).
И несмотря на часто неверное или даже искаженное представление о существе работы «просветителей», какое могло быть в той петербургской среде, где пребывал Чайковский в начале 60-х годов, на его собственных литературных выступлениях 70-х годов лежит печать той «призванности» к общественному служению, какая составляла характерную черту лучших деятелей эпохи. Было отчетливое понимание своих задач, как музыкального публициста,— горячая защита дела просвещения, отстаивание интересов широких любительских масс в области национального искусства, глубокое и светлое убеждение в творческих силах страны.
Мы встретимся позднее с сомнениями критика в целесообразности предпринятой им борьбы с укоренившимися предрассудками, с некоторым охлаждением к своей работе, но в то же время увидим, что Чайковский не сдал своих идейных позиций и отошел от этого дела не потому, что «устал» от мелких и, казалось, даже бесполезных столкновений с косностью музыкального быта и с теми группами, какие отражали обывательски-поверхностное отношение к музыкальному искусству,— были другие, веские причины.
Необходимо тут же подчеркнуть, что Чайковский ни на минуту не изменил тем началам, какие руководили им, когда он приступил к своей, оказавшейся безусловно полезной и выдающейся, деятельности музыкального писателя.
Московская музыкальная печать к концу 60-х годов уже имела серьезных представителей в лице молодых Г. А. Лароша и Н. Д. Кашкина, выступавших с довольно обширными отчетами о текущей жизни Москвы в области музыки. Блестящее литературное дарование и многосторонняя образованность первого из них, более скромные по внешности, но несомненные данные к широкому критическому анализу второго были поставлены на службу тем целям, какие предстояло осуществить незадолго до того возникшему Русскому музыкальному обществу, т. е. расширению музыкального кругозора, последовательному поднятию общего музыкального уровня среди московского населения. Группа квалифицированных музыкантов передовых воззрений, входивших в состав деятелей нового Общества и только что созданной консерватории, имела далеко идущие намерения и планы; однако материальные условия, при недостаточно прочной и постоянной поддержке общественности, при необходимости вести борьбу с реакционными элементами вне и даже внутри Общества, ограничивали первоначальные предположения, и многое впоследствии оказывалось невыполненным или умаленным. Тем не менее энергия этих деятелей была велика, а по сравнению с глухими предшествовавшими десятилетиями поводов для высказываний музыкальному публицисту было не мало. Знакомясь с живыми, пылкими и пространными статьями (нередко походившими на «лекции») молодого Г. А. Лароша при всех обычных для него уже и тогда противоречиях в вопросах музыкальной эстетики, нельзя было не ощущать, что в области искусства должна начаться какая-то новая полоса, долженствующая вывести музыкальную культуру Москвы к широким просторам. Особо и очень остро стоял вопрос о состоянии национального музыкального театра.
Как это сложилось в действительности, мы увидим по литературной деятельности Чайковского, характеристичной для него самого и одновременно выразительно освещающей разные стороны музыкальной жизни Москвы.