С. Н. Нюберг-Кашкина. О Чайковском
Вообще я еще раз скажу, что в Чайковском было всегда, когда он бывал среди людей, которых он не стеснялся, что-то детское, непосредственное; он, как ребенок, мог играть с детьми и любил детские забавы, отдаваясь им с искренним увлечением. Помню, как-то (вероятно, это было в 1887 или в 1888 году), когда Чайковский уже не был постоянным жителем Москвы, а бывал как гость, Губерт в консерватории сказал своим друзьям, что этот вечер Чайковский обещал провести у них; собралась небольшая компания старых товарищей по консерватории; кроме хозяев и Чайковского, я знаю, был еще Ларош, мой отец; не помню, кто был, кроме них, не больше как человек пять-шесть. Дело было на рождестве, и Александра Ивановна сказала, что после обеда для них будет зажжена елка и будут розданы подарки. Обед прошел очень весело; по окончании его гостей не пустили в залу, где была елка, а посадили в темную комнату, затем, когда елка была зажжена, хозяин заиграл марш, двери распахнулись, и «дети» (все в возрасте, близком к пятидесяти годам), под предводительством Чайковского, взявшись за руки, влетели в залу, закружились в хороводе вокруг елки, выделывая разные фигуры вслед за своим предводителем, и затем, прыгая, стали стаскивать, иные даже зубами, предназначенные им подарки с елки. Все это были разные комические статуэтки, картинки и безделушки, остроумно подобранные Губертами сообразно с характером каждого «ребенка». Надо было видеть, с каким воодушевлением наши старики рассказывали нам, младшему поколению, об этом вечере на следующий день, когда Ларош приехал к нам показывать полученный подарок; по их рассказам, главным затейником всех шалостей и шуток был именно Чайковский, он принимал участие и в придумывании шутливых подарков. И однако, всем известно, что, несмотря на такую способность увлекаться, Петр Ильич был точен в распределении своего времени, отдавая своей работе строго назначенные часы; когда он был уж очень занят, то и тогда он каждый день посвящал, кажется, двадцать минут для чтения на одном из иностранных языков, чтобы не забывать, но зато вторую половину дня он отдыхал и отдавал ее любимым развлечениям: чтению, прогулкам, беседам, при этом он выказывал себя очень азартным человеком. Когда мой отец гостил у Петра Ильича в Клину или во Фроловском, то они всегда делали большие прогулки пешком; особенно же любил Чайковский ходить за грибами. Клинские ребята хорошо знали часы его прогулок и караулили его выход, так как он всегда давал им лакомства или деньги. Как-то раз, заметив, что у него ничего нет для раздачи, он попросил отца идти в лес одного, обещая присоединиться, пройдя задворками. Но никакие уловки не помогли: увидев выходящего отца, ребята отгадали план Петра Ильича, устроили форменную облаву и с торжеством его выловили. Пришлось прибегнуть к кошельку отца, чтобы уплатить обычную контрибуцию. Когда вошли в лес, то Николай Дмитриевич, который был мастер собирать грибы, скоро стал находить белые, а Чайковский стал сердиться, что он у него из-под носа забирает его грибы. «Нет, давай разойдемся, а то ты опять выхватишь»,— сказал он с досадой. Разошлись на некоторое расстояние, но вдруг отец услыхал страшный крик Чайковского; отец мой кинулся к нему, крик усилился, а подбегая, отец увидел, что Чайковский упал плашмя на землю, распростерши руки, с криком: «Мои, мои, все мои! Не подходи, не смей брать». Оказывается, Чайковский напал сразу на целую семью белых грибов и закричал от восторга. Увидя же, что Николай Дмитриевич подходит, он упал на землю, чтобы закрыть свои грибы собственным телом и руками. Об этой комичной сцене отец никогда не мог вспоминать без смеха; забавнее всего было то, что Чайковский все это проделывал с искренним увлечением и совершенно всерьез5.
Много лет уже после смерти Петра Ильича, когда я была в музее в Клину, мне сказали, что, приводя в порядок архив Чайковского, нашли среди других и мое письмо к Петру Ильичу. Это письмо оживило в моей памяти еще один эпизод из наших встреч. В 1891 году я окончила Женскую классическую гимназию С. Н. Фишер в Москве (это тогда была единственная женская гимназия, имевшая одинаковую программу с мужскими) и получила аттестат зрелости. Осенью, при встрече, Петр Ильич меня поздравил и вдруг неожиданно прибавил:
— Ведь вы теперь, Соня, стали такая ученая. Можно вам предложить вопрос?
— Пожалуйста,— сказала я с некоторым страхом: а вдруг не сумею ответить.
— Скажите мне, умеете вы ставить знаки препинания?
Все рассмеялись.
— Да, нас как будто этому научили, Петр Ильич,— ответила я.
— А я вот не умею, то есть точку, запятую я еще поставлю, но точку с запятой, две точки, да еще тире, многоточие — этого я совершенно не умею, да и в запятых слаб. Знаете, вы должны мне дать несколько уроков.
Конечно, я с восторгом согласилась, но время шло, а Петру Ильичу все было некогда, он все куда-то торопился, но не отказывался от своего намерения, только все откладывал. Так прошел чуть ли не год, я тогда, наконец, решила написать ему письмо с изложением всех этих премудрых правил. Чайковский очень меня благодарил при встрече, он сказал, что у него еще остались неясности и он все же хотел бы мне предложить несколько вопросов и обещал за уроки свой портрет. Дело опять затянулось, и наши уроки так никогда и не состоялись.