Н. Н. Кондратьева. Воспоминания о П. И. Чайковском
Когда наступал вечер и на небе появлялись первые звезды, зажигалась иллюминация, среди зелени горели разноцветные лампочки и красовался большой вензель именинника. Затем пускали на реке фейерверк: красиво падали снопы огней, ракеты, горели вензеля и букеты. А во флигеле тоже царило веселье. Петр Ильич приказывал угостить всех служащих и работников: его все обожали, и в день его именин не было человека, который не пришел бы его поздравить.
Да, обаятельный он был, наш родной, дорогой Петр Ильич! Он всех вдохновлял, утешал, мирил ссорящихся, давал мудрые советы, оказывал всякую помощь всем, денежную и нравственную, был добрым гением окружающих. У нас в деревне все жили его приездами, а отъезд его являлся настоящим горем для нас, для меня, конечно, в особенности. Когда приближался этот страшный день, я начинала страдать и плакать заранее, а он так ласково на меня посмотрит и скажет: «Что, Диночка, опять глазки красные? Нельзя так, голубчик, ведь мы скоро увидимся». Но я не слушала его и продолжала плакать.
Но вот настает день отъезда. С утра подается к подъезду коляска, выносится багаж, и все обитатели дома и служащие собираются для прощания. Петр Ильич выходит из флигеля быстрой походкой и начинает обходить всех присутствующих, он тоже взволнован, и у него блестят слезы на глазах: «Ну, Диночка,— говорит он,— будь умницей, не плачь, не навек расстаемся». Но я не могу удержаться от рыданий. Крепко прижмусь головой к его груди и плачу. Экипаж трогается, он машет шляпой, а я смотрю вслед, пока коляска не скроется из глаз. И тогда начинались для меня дни беспросветного горя и деревенская жизнь теряла в моих глазах всю свою прелесть.Несколько лет еще продолжалась эта чудная жизнь летом в деревне с незабвенным Петром Ильичом. Но всему приходит конец. И у нас произошли большие перемены. Петр Ильич в то время уже не мог совместить свою преподавательскую деятельность с творческой работой, которая его поглощала все больше и больше, и он решил всецело посвятить себя ей. С этой целью он ушел из консерватории и стал исключительно писать свои гениальные произведения, число которых все прибавлялось с каждым днем.
Зимой он жил в Москве, но там было шумно и беспокойно, и он заарендовал дом в имении около Москвы, близ Клина, и поселился там. Последние годы своей жизни он жил в Клину в маленьком домике на окраине города.
Тогда мы уже переселились на постоянное жительство в Петербург, а в деревню больше не ездили. Кончилось счастливое детство с Петром Ильичом! Но все же мы виделись с ним летом. Навещали его во Фроловском, где он жил, а один год даже нанимали усадьбу в Майданове рядом с Петром Ильичом3. Здесь опять жилось хорошо: обедали друг у друга, гуляли вместе по вечерам, в лесах и полях. Местность была чудная, живописная, только очень сырая, и на будущее лето родители мои уже не захотели ехать туда. А с Петром Ильичом так хорошо проводили мы время! Бывало, после прогулки он позовет всех чай пить к себе, шутит, весело болтает с нами. Или же пригласит нас завтракать на следующий день и скажет мне: «Ну, Диночка, заказывай что хочешь, давай составим меню вместе. Прежде всего макароны по-итальянски (это было его любимое блюдо), а затем цыплята жареные или котлеты куриные со шпинатом. А обедать я уж буду у вас, и ты меня угощай по своему вкусу».
Петр Ильич был необыкновенно добрый и отзывчивый во всем: везде, где он показывался, его окружали крестьяне, старики, дети, женщины, с разными просьбами и требованиями. Он набивал все свои карманы мелочью и раздавал направо и налево до последней копейки, а когда ничего уже не оставалось, он, смеясь, обращался к окружающим: «Ну, выручайте меня, а то на завтра есть нечего». И всегда он был без денег: его обирали все решительно. Когда впоследствии жизнь его сложилась так, что он мог жить уже не нуждаясь, а вполне обеспеченно, вокруг него появились всякие бедняки, бывшие товарищи и ученики, начинающие музыканты; все они шли к нему за помощью материальной, за советами. <...>
Одним словом, бедный Петр Ильич не знал ни минуты покоя от всех этих людей. А отказывать он не умел, он был слишком добрый, и его золотое сердце шло навстречу всякому горю и нужде.