А. В. Панаева-Карцова. Воспоминания о П. И. Чайковском
Когда я собралась уходить домой, меня вызвался провожать молодой врач, бывший репетитор моего племянника, присутствовавший все время молча при наших разговорах.
Как только мы сели в экипаж, он мне сказал:
— Вы не очень радуйтесь выздоровлению Петра Ильича. По рассказу Анны Петровны я вижу, что из виду упустили возможные последствия после такого сильного приступа холеры. Я был на холере и знаю по опыту, что теперь дадут себя знать почки, и вопрос в том, справится ли организм с новой бедой, если не будут приняты самые энергичные меры.
Меня крайне встревожили эти слова, и на другой день спозаранку я послала узнать о здоровье больного, и посланный вернулся с ужасной вестью об его кончине. Сказать, как эта весть меня поразила, каким она была для меня тяжелым ударом, не сумею.
Я не в состоянии была присутствовать ни на одном концерте в его память, боясь не выдержать и неприлично горько плакать, сидя на виду в качестве близкой родственницы, а уж об участии в этих концертах и речи не могло быть. Может быть, братья были этим недовольны, но меня поддержала Анна Петровна, которая точно так же оплакивала своего горячо любимого кузена у себя дома. В течение приблизительно двух лет после его смерти я не могла петь его вещей и всегда с невыразимой болью слушала его произведения.
Похороны были торжественные и происходили в Казанском соборе. Толпа желающих попасть на отпевание стояла у маленького входа с левой стороны; ее не впускали, так как собор был уже переполнен. К великому неудовольствию стоявших, распорядитель пропустил меня тут же; поднялся ропот, и пришлось объяснять, что меня пропускают как родственницу покойного. Весь собор был разделен на группы депутатов. Фигнер, один из распорядителей, тотчас провел меня в группу оперных артистов, но, к моему удовольствию, Ипполит Ильич, увидев это, пришел за мной и провел меня к группе родственников, где было просторно, у самого гроба. Публика стояла сплошной стеной за колоннами, за деревянными перегородками. Гроб утопал в цветах, венках и букетах.
Конечно, исполняли обедню Чайковского. Дивно пели соединенные хоры капеллы и архиерейский. Когда стали выносить гроб к выходу на Казанскую улицу, публика поломала легкие деревянные перегородки, отделявшие ее от официальных групп бесконечных депутаций, и хлынула к выходу. Я очутилась в толпе и меня выпирали не к выходу, а к стене, и я думала одну минуту, что тут меня и придавят. К счастью, в это время произошла заминка с установкой гроба на колесницу. Толпа остановилась, это меня спасло. Я могла выбраться на паперть, но уже не могла попасть за колесницей со всеми родственниками, а шла по панели, параллельно с шествием. Шпалера народа тесно стояла вдоль улицы и по мере движения колесницы следовала за ней, что представляло грандиозную картину. Поравнявшись со зданием Публичной библиотеки, я вдруг услыхала: «Вот незабвенного везут». Голос звучал сверху. Я подняла голову и увидала в амбразуре глухого углового окна стоящих на подоконнике нескольких простых рабочих. Видно, Петр Ильич был популярен не только среди интеллигенции.
Долго я не могла помириться с потерей нашего великого художника, так она была жестока и неожиданна. Со временем, конечно, горечь улеглась, и можно было найти утешение в той мысли, что Петр Ильич, по крайней мере, испытал должную оценку его таланта и вкусил почести, отдаваемые его гению, еще при жизни. Отрадно для его преданных почитателей, что он остался и после смерти «незабвенным», как его назвал рабочий в день его похорон, не только для нас, русских, но и для всего мира музыки и культуры.