Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
Но этого не случилось. Первым к тому препятствием, так сказать извне, явились цензурные условия. Необходимо было устранить эффектную и дающую обильный материал для музыкальной характеристики — фигуру Грозного.
Второе препятствие, помимо его неопытности либреттиста, гнездилось в самом Петре Ильиче. Нерасчетливый, расточительный, как никто, в обыденной жизни, он был необыкновенно «хозяйственен» по части художественного материала, служившего для его творений. Подобно домовитому мужику, не любящему раскошеливаться зря, покупать новый материал для поделки, коща у него в закутке, в сарайчике, в старых развалившихся вещах можно подобрать среди хлама и годную cneiy, и гвоздиков, и кирпичей, и теса, — Петр Ильич не любил тратиться на новые изобретения, когда можно было воспользоваться из произведений, осужденных на забвение, кое-каким годным, по его мнению, материалом. Примеров тому можно привести много. (Op. 1. «Скерцо» заимствовано из консерваторского квартета, «Импромптю» есть консерваторская задача. Ор. 2. № 2 «Скерцо» заключает в себе среднюю часть тоже из консерваторской задачи. Ор. 3. «Танцы сенных девушек» взяты из «Характерных танцев», написанных в 1865 г. Ор. 9. «Мазурка» взята из музыки к трагедии «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Ор. 12. «Снегурочка». В ней, кроме «Землянички-ягодки», многое заимствовано из оперы «Ундина». Ор. 13. В нем, третья часть — консерваторское упражнение. Ор. 17. Вторая часть — марш из «Ундины». Ор. 19 № 5 — Тема неоконченной симфонии. Кантата на открытие политехнической выставки заимствована во многом из первой симфонии. Трио в скерцо 3-й симфонии взято из этой кантаты. Ор. 56. Весь скроен из остатков от сюиты № 3. Ор. 75. Сделан из набросков первоначальной симфонии № 6. Одной темой Петр Ильич воспользовался три раза: в увертюре «Гроза», потом в увертюре С-моль (рукописной) и в «Опричнике». Впоследствии такие заимствования им, делались реже, но все-таки попадались.) Делал он это только в редких случаях из лени, которая в деле творчества была ему чужда, а исключительно потому, что ему было жалко бросать в пучину забвения то, на что он смотрел, как на дар, который не имел права расточать зря. (Я могу привести только один случай, когда П. И. сделал такое заимствование у себя же из лени. Ему очень не по душе и некогда было писать музыку (не симфоническую фантазию, которую он писал с удовольствием) к «Гамлету» и, чтобы отделаться от обещания, данного актеру Гитри, большинство номеров понабрал из своих старых сочинений.)
Сознавая, что опере «Воевода», сошедшей с репертуара Большого театра, уже не суждено никогда снова появиться на подмостках, автору стало жалко нескольких номеров этой вещи, которые не заслуживали уничтожения. И вот, приступая к составлению либретто для новой оперы, ему пришла в голову несчастная мысль сохранить в «Опричнике» то, что и в сценическом, и в музыкальном отношениях было лучше всего в «Воеводе», и, главным образом, всю первую половину первого акта, благо — в обеих операх действие начиналось в саду, при тереме.
Это насильственное вторжение текста Островского в трагедию Лажечникова породило искажение сценариума, очень вредно отозвавшееся на всем либретто. Экспозиция стала неясна; характеристика действующих лиц совершенно уничтожилась, начиная с коварного и жадного Жемчужного. У Петра Ильича он добродушно беседует при открытии занавеса с Митьковым и нимало не обнаруживает того ехидства и жестокости, которыми оправдывается поступление в опричнину Морозова. Все остальные лица совершают в этом акте действия совсем не интересные и не нужные для разъяснения смысла происходящего, — иноща же прямо бессмысленные и искажающие их характеристику. Так, Андрей Морозов, в подражание Бастрюкову, ломает тын сада Жемчужных при помощи опричников и этим сразу рекомендует себя солидарным с ними, что противно смыслу трагедии; затем, он это делает отнюдь не для того, чтобы похитить свою возлюбленную, как Бастрюков, или, по крайней мере, чтобы повидаться с ней, — а исключительно как бы для того, чтобы занять денег у Басманова, и, совершив этот, не особенно симпатично настраивающий к нему, акт, удаляется, тщательно приведя в порядок следы своих проказ с тыном. О том, какую тяжкую обиду ему нанес Жемчужный, как он бессилен в своей справедливой злобе и жажде мести, как презирает опричнину, наконец, просто, как любит Наташу — он говорит между прочим, вскользь, поминая какую-то обиду, нанесенную ему Жемчужным. В чем она, оправдывает ли его превращение в опричника — и речи нет. Так что главная цель всякого драматического произведения — заинтересовать зрителя судьбой героя, привлечь к нему сочувствие, — не достигается и опера, продолжаясь уже 3/4 часа, не подвинулась в драматическом движении ни на шаг только потому, что композитору-либреттисту хотелось говорить не об Андрее Морозове и его плачевной судьбе, а спасти от забвения то, что было хорошего в «Воеводе».