Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
Губерт, заметив, что я упорно молчу, изумленный и пораженный, что человеку, написавшему уже так много и преподающему в консерватории курс свободного сочинения, делают такой выговор, произносят над ним такой несправедливый приговор, такой безапелляционный, какого и ученику сколько-нибудь способному нельзя произнести, не просмотрев внимательно его задачи, — стал разъяснять суждение Николая Григорьевича и, не оспаривая его нисколько, лишь смягчать то, что Рубинштейн выразил слишком резко. Я был не только удивлен, но и оскорблен всей этой сценой. Я нуждаюсь и всегда буду нуждаться в дружеских замечаниях, но ничего похожего на дружеское не было. Было огульное, решительное порицание, выраженное в такой форме, которая задела меня за живое. Я вышел молча из комнаты и пошел наверх. От волнения и злобы я ничего не мог сказать. Скоро явился Рубинштейн и, заметив мое расстроенное расположение духа, позвал меня в одну из отдаленных комнат. Там он снова повторил мне, что мой концерт невозможен, и, указав мне на множество мест, требующих радикальной перемены, сказал, что, если я к такому-то сроку переделаю концерт согласно его требованиям, то он исполнит его в своем концерте. «Я не переделаю ни одной ноты, — отвечал я, — и напечатаю его в том самом виде, в каком он находится теперь». Так я и сделал.
Петр Ильич не только «так и сделал», но зачеркнул на партитуре посвящение концерта Н. Рубинштейну и вместо его имени поставил имя Ганса фон Бюлова. Лично Петр Ильич не знал последнего, но через посредство профессора Клиндворта ему было известно, что знаменитый пианист очень заинтересован его произведениями и принимает горячее участие в распространении их в Германии.
Бюлов до крайности был полыцен посвящением концерта и в большом письме, переполненном самых горячих выражений благодарности, вразрез с мнением Н. Рубинштейна, говорит о концерте, как о «совершеннейшем» из всех известных ему творений Петра Ильича. «По идеям, — пишет он, — это так оригинально без вычурности, faK благородно, так мощно, так интересно в подробностях, которые своим обилием не вредят ясности и единству общего смысла. По форме это столь зрело, так полно «стиля», в том смысле, что намерение и выполнение во всем гармонически сливаются. Я бы утомился перечислением всех качеств вашего произведения, качеств, которые заставляют меня поздравить одинаково сочинителя и всех тех, кто будет наслаждаться этим произведением активно и «воспринимательно» (receptivement).
Я выше поминал уже о том, что Петру Ильичу, при всем благородстве и великодушии его натуры, не чуждо было некоторого рода злопамятство. Приведенный мной эпизод с фортепианным концертом подтверждает это. Петр Ильич долго не мог простить Н. Рубинштейну его беспощадной критики, и это отразилось на отношениях двух друзей. Позже мы увидим, что другие небольшие недоразумения растравили это временное взаимное охлаждение, но корень его гнездился в этом происшествии. Уже из стиля передачи его, живости всех подробностей в письме, писанном через три года, видно, что язва не зажила, и нанесенная обида волнует пишущего так же сильно, как через три дня после события.
В 1878 г. Николай Григорьевич, уничтожил совершенно повод к раздражению Чайковского против него. Со свойственными ему благородством и простотой он сознался в несправедливости своего первоначального отношения к музыкальным достоинствам В-мольного концерта тем, что разучил его и исполнял публично и в России, и за границей с мощью, изяществом и гениальностью, ему одному свойственными.