Жизнь Чайковского. Часть IV (1866 — 1877)
Разумеется, есть чудные места, но все в общем убийственно скучно. Во сколько тысяч крат мне милее балет «Сильвия»! (Петр Ильич только в эту поездку познакомился с музыкой Делиба и очень увлекался «Сильвией», которую сыграл мне всю раза три или четыре.) Из Байрета я поехал в Нюрнберг, где провел сутки, чтобы написать корреспонденцию в «Русские ведомости». Что за прелесть Нюрнберг! Сегодня приехал в Вену и завтра еду в Вербовку.
Г. Ларош, вспоминая свое пребывание на первом представлении «Кольца Нибелунгов», говорит о Петре Ильиче: «Слушание и смотрение бесконечно тянувшихся действий вагнеровской тетралогии (особенно «Золота Рейна» и первого действия «Гибели богов», длившихся по два часа без перерыва), сидение взаперти в темном и тропически жарком амфитеатре, тщетные попытки понять что-нибудь из многословного, на архаическом языке написанного либретто, мало доступного и для самих немцев, — все это произвело на Петра Ильича удручающее действие, и он буквально оживал после последнего аккорда за кружкою пива и ужином, большею частью весьма невкусным. Еще более облегченною грудью вздохнули мы, когда один из главных исполнителей неожиданно прихворнул, и представление пришлось отложить на одни сутки. Мы тогда с Петром Ильичем, наняв коляску, отправились на целый день в один из загородных парков (не то «Фантазия», не то «Эрмитаж»), Тихие, почти безлюдные, обширные и живописно расположенные, эти парки, как бы местные Петергоф и Павловск без музыки, были для нас, и не для одних нас, настоящими целебными станциями после нервного страдания, вызванного в нас «образцовой» музыкальной драмой».
Таковы были интимное мнение и впечатления Петра Ильича. Публично же он высказал следующее о колоссальном создании Р. Вагнера.
«Вынес я смутное воспоминание о многих поразительных красотах, особенно симфонических, что очень странно, так как менее всего Вагнер помышлял писать оперу на симфонический лад; вынес благоговейное удивление к громадному таланту автора и к его небывало богатой технике; вынес сомнение в верности вапгеров-скош взгляда на оперу; вынес большое утомление, но вместе с тем вынес и желание продолжать изучение этой сложнейшей из всех когда-либо написанных опер.
Пусть «Кольцо Нибелунгов» кажется местами скучно; пусть многое в нем, на первый раз, непонятно и неясно; пусть гармония Ваптера подчас страдает запутанностью и изысканностью; пусть теория Вагнера ошибочна, пусть в ней немалая доля донкихотства; пусть громадный труд его обречен на то, чтобы покоиться вечным сном в опустелом байретском театре, оставив по себе сказочную память о гигантском труде, сосредоточившем на себе внимание всего мира, — все же «Кольцо Нибелунгов» составит одно из знаменательнейших явлений истории искусства. Как бы ни относиться к титаническому труду Вагнера, но никто не может отрицать великости выполненной им задачи и силы духа, подвигнувшей его довести один из громаднейших художественных замыслов, когда-либо зарождавшихся в голове человека».
Конечный результат впечатлений Байрета был все-таки отрицательный. «Кольцо Нибелунгов» если и оказало влияние на творчество Петра Ильича, то разве в том смысле, что пробудило протест и твердую решимость в будущих оперных произведениях не следовать по пути, указанному великим реформатором драматической музыки. Все красоты ее не только не затмили впечатления «Кармен», «Аиды» и «Сильвии», но еще усилили увлечение этими противоположными направлению Вагнера вещами, и Петр Ильич с боевою пристрастностью стал на их сторону. Говорю «пристрастностью», потому что в течение нескольких лет, благодаря Бизе и Делибу, все произведения французской школы, без разбора, вызывали в нем интерес и восторг, от которого впоследствии он отрекся, но который оставил несомненные следы на его оперных произведениях этого времени.