Ю. И. Поплавский. Последний день Чайковского в Клину
В это утро, высказывая мнение о чувстве и выражении в музыке, Петр Ильич говорил приблизительно следующее: «Главной целью в исполнении музыкального произведения должна лечь задача — по мере таланта и знания проникать и уяснить скрытую мысль автора, что, собственно, и есть содержание музыки, смысл ее. Нет более прихотливой и более трудной области, как передача смысла в музыке. Как разнообразно и богато должна быть одарена природа музыканта, чтобы выразить только хотя бы главные черты национальности: живость и изящество француза, страсть итальянца, бешеную веселость испанца. Великие музыканты творили для всего мира, но в каждом из их произведений отразилась национальность, их эпоха. Эти два последние качества резко отличают одно произведение от другого и составляют его стиль. Как в зеркальной воде отражаются облака, так в душе художника отражается все, что он видит, слышит. Способность передавать свои чувства другим и есть талант. Чем он выше, тем больше отразится в нем мир и тем ярче и понятнее будет его передача. Музыкант перед художественным творением, как человек, лишившийся зрения, перед когда-то виденными и забытыми им драгоценностями, может отыскать алмаз только в том случае, если его руки способны ощутить форму, грань и плотность этого камня,— и чем тоньше осязание, тем скорее он достигнет цели. Потому-то гения и может постигнуть только гений, как говорил Шуман. В одном заключается сокровищница алмазов,— другой из этой сокровищницы черпает полною рукою. Исполнители одной формы музыкального произведения — слепые от рождения».
В одиннадцатом часу мы отправились в лес, до которого было не более версты. Если домашний костюм Петра Ильича был более чем прост, то пальто, в котором он показывался на улицах Клина, смело могло конкурировать на выставке старых мод. Куплено оно было в Вене и очень давно. В всякую погоду, зимой и летом, Петр Ильич гулял два часа. Каждое дерево было знакомо нашему проводнику. Мы прошли до рва — это остатки работ по прорытию канала, которым, в царствование Николая I, проектировалось соединить Волгу с рекой Сестрой. Хорошо знакомый с местностью, Петр Ильич объяснил нам печальное положение крепостных, работавших над этим сооружением. Между прочим, он жалел, что не успел летом осуществить задуманного сообща с Н. Д. Кашкиным плана — пройти по этому каналу вплоть до берега Волги пешком — и надеялся привести этот проект в исполнение будущей весной. Дорогой Петр Ильич, я тоже надеялся сопровождать тебя!
Незаметно мы подошли к чудному уголку. Небольшая поляна круто поднималась к лесу; направо извивалась Сестра, влево — ровное поле, пока хватит глаз; а если встать спиной к лесу, перед глазами — в обе стороны полотно и насыпь Николаевской железной дороги. Вдали виднелось Фроловское. Указав на красоту этого уголка, Петр Ильич сказал, что здесь его похоронят, «по завещанию». «Проезжая по железной дороге,— говорил он,— друзья будут указывать на мою могилу». Меня несколько поразили эти слова. Лет пять тому назад, когда докторами была решена смерть моего покойного профессора В. Ф. Фитценгагена, и весной 1893 года, когда также со дня на день ожидалась смерть одного из друзей Петра Ильича, он постоянно уклонялся от разговора о болезни этих близких ему людей, отчего я заключил, что Петр Ильич не любил говорить о смерти5.
Дул сильный ветер; мы промерзли и, выбрав саженях в двадцати какой-то столб или пень, побежали вперегонки, чтобы согреться. Единственный рыжик, замеченный Петром Ильичом, был сочтен за приз этого спорта и присужден самому быстроногому.
Затем было решено возвратиться домой. Алексей с недовольным лицом доложил, что обед еще не готов, и, чтобы занять время, Петр Ильич предложил просмотреть увертюру Лароша к «Кармозине».
За обедом Петр Ильич говорил о своей последней симфонии. Мы, видя его особенно хорошее расположение духа, приступили к нему с постоянной нашей просьбой — написать концерт для виолончели. «Что же вы не играете моих вариаций?» — был один и тот же ответ. Я затянул старую песню о неудобствах некоторых из вариаций для виолончели, о том, что в них вообще мало пения. «Играть не умеют, а надоедают»,— пошутил Петр Ильич. «Я всегда говорил, что лучшее произведение Чайковского поет Крутикова в „Пиковой даме"» (Песня Графини в «Пиковой даме» заимствована из оперы Гретри [«Ричард Львиное Сердце].),— не остался в долгу один из нас — и все рассмеялись.