Ю. И. Поплавский. Последний день Чайковского в Клину
Петр Ильич тогда ожидал либретто, чтобы начать оперу6,— какую, он не сказал; в октябре он рассчитывал написать задуманный уже концерт для флейты7 (здесь имелся в виду Таффанель, известный парижский виртуоз), потом несколько мелких пьес для скрипки и уже затем обещал взяться за виолончельный концерт.
После обеда мы зашли в один из лучших колониальных магазинов Клина; нас встретил в дверях хозяин — высокий, плотный, в засаленном теплом картузе, местный купец. Ему, при встрече, Петр Ильич протянул руку. Будучи далек от музыки вообще и произведений стоявшего перед ним композитора в частности, почтенный торговец выражал свое уважение к Петру Ильичу лишь тем, что называл его «ваше превосходительство». Из всех предложенных «продуктов» была выбрана яблочная пастила. Пока не стемнело, Петр Ильич показывал нам свое несложное хозяйство: духовое отопление, запасы дров на зиму, запасы капусты, которую надо было рубить, в чем Петр Ильич и сам нередко принимал участие.
В пятом часу мы стали собираться в Москву. Содержимое двух хорошо мне знакомых чемоданов, неизменных спутников Петра Ильича, было просмотрено и пополнено Алексеем. Явился Егорка, двухлетний сынишка Алексея, хозяйский крестник. Прощаясь с ними, Петр Ильич расцеловался с сыном и отцом. Алексей, вручая барину шестьдесят рублей, наказывал купить в Москве сукна на пальто и еще какие-то статьи гардероба. Мы сели на извозчиков и через двадцать минут уже весело входили в вагон вечернего поезда.
Утром 8 октября Петр Ильич присутствовал на заупокойной обедне по И. С. Звереву в церкви Николы, что в Гнездниках... 25 октября служили панихиду по Петре Ильиче. 26-го — прах его положен в цинковый гроб, наглухо запаянный.
Тысячи людей пришли поклониться твоему праху, добрый, благородный и великодушный певец красоты и чистого, вечно юного лиризма. Спи спокойно, дорогой наш художник-музыкант; все наилучшее, что дано природой человеку,— душа твоя осталась в твоих произведениях. С блестящей столичной эстрады заезжие премьеры и скромный квартет дилетантов в глухом провинциальном городке соберут вокруг себя не одну сотню людей и поведают им те чудные звуки, которые ты завещал нам и которые останутся с нами навеки.
Нынешним летом я снова был в Клину. Не могу высказать моего восхищения, когда увидел, что ни одна вещь в доме, где жил Петр Ильич, не была тронута или сдвинута со своего места. Наследники свято сохраняют дом в том виде, как он был при жизни покойного. В бумагах я видел фортепианную сонату cis-moll, op. 1, к несчастью искаженную ошибками переписчика до того, что восстановить ее в первоначальном виде почти невозможно. Там же нашел эскизы большой симфонии № 7, первая часть которой закончена и инструментована вполне; Andante хотя не инструментовано, но вполне закончено; финал намечен только частями. Я слышал, что симфония эта будет напечатана и исполнена в будущем сезоне. Далее мне под руки попались дуэт Ромео и Джульетты, Первый струнный квартет, главные темы которого перешли впоследствии в квартет ор. 11, D-dur, песня Леля с оркестром из «Снегурочки», фортепианный концерт в одной части, посвященный Дьемеру, очень близкий по содержанию с первой частью Седьмой симфонии8. Все это в рукописях. Меня поразили еще отрывки музыкальных мелодий, написанные на конвертах, обложках нот и во многих записных книжках. Все это мне стало ясно, когда я увидел либретто «Пиковой дамы», где на полях многие темы записаны против текста. Очевидно, Петр Ильич, читая либретто, вдумывался, представляя себе картину прочитанного, и, по мере того как у него являлись темы, тут же их и записывал. Покойный говорил не раз, что все звуки в природе представляются ему в виде фортепианных клавишей, а всякая мелодия является уже инструментованной и, записанная где бы то ни было, могла лежать целые годы; снова же попавшись на глаза, она воскресала во всей первоначальной ясности. Однако, несмотря на все это, Петр Ильич жаловался на свою музыкальную память; зачастую, например, он спрашивал: «Чей этот миленький романс?» — и бывал очень сконфужен, получая в ответ: «Чайковского».
В зале все было по-старому. Знакомые портреты глядели на меня со стен; так же гулко пробили часы. Мне казалось, что я и не уезжал отсюда, что стоит только повернуть голову — и увидишь Петра Ильича за письменным столом. Но вдруг меня поразил какой-то новый предмет на столике у окна. Это был довольно большой черный ящик; я поспешно отрыл его и там увидел... незабвенные черты, застывшие в гипсовой маске.